Последние каникулы - [33]

— И все равно у каждого узника оставалась своя линия?

— Да, сынок, но это уже не просто «линия», это — подвиг!..

Прошли еще немного и свернули вправо. В толстой стене — вход во дворик. В конце его, на высокой каменной стене — черная мраморная плита с барельефом. По сторонам плиты — два деревца: яблоня, тоненькая, высокая, будто неизлечимо больная, и бледно-зеленая елочка с коротенькими редкими иголками — сюда почти не заглядывало солнце.

«Здесь 8 мая 1887 года царским правительством был казнен брат В. И. Ленина революционер-народоволец Александр Ильич Ульянов».

Отступил на шаг, заново вгляделся в яблоньку, елочку, в черную плиту. И защемило в груди от боли, что здесь был убит хороший человек.

Федор помнил из литературы, как это было, и не утерпел:

— Александр Ульянов перед судом отказался от защитника, а на суде сказал: «Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать чем-нибудь…» Я забыл, что именно здесь его казнили. Приговорили к повешению, но потом «сжалились» и расстреляли… Как мало я знаю про это, про все…

Они покинули дворик, и, прежде чем отправиться дальше, Федор взглянул в угол крепостного двора — двое рабочих продолжали пилить, а третьего все еще не было. «Если это действительно Арик, попытаюсь с ним поговорить. Посмотрю, как он себя поведет. И если он…»

Дальше мысль не шла. Модель будущего поведения не создавалась. Прикусив губу, Федор плелся за братом, проклиная свою нерешительность и малый ум.

— Все, дядя Рудольф, осталось только про эту войну. Или в другой раз?

— Про эту войну рассказывать сложно, мы только самую малость… Тут наши войска с сорок первого года по сорок третий обороняли Орешек. Это были не просто войска, это были воины Первой дивизии НКВД — по-теперешнему, Министерство внутренних дел.

— Разве дедушка служил в милиции? — удивился Федор.

— Нет, ваш дед служил на Балтийском флоте, в морской батарее, которую вместе с орудиями послали на помощь гарнизону Орешка в октябре сорок первого года. Почти отрезанный от своих, почти без помощи и подкрепления, опухший от голода и державшийся на одном хвойном отваре, гарнизон крепости стоял насмерть и не дал фашистам форсировать Ладожское озеро и Неву в районе Шлиссельбурга. По защитникам крепости били из пушек и минометов, поливали пулеметным огнем, забрасывали бомбами с самолетов, но гарнизон стоял… Ваша бабушка Аня рассказывала, что во время войны, часто по утрам, из поселка было слышно, как на том берегу, где теперь город Петрокрепость, фашисты заводили веселую музыку и объявляли в громкоговорители: «Эй, рус, мы сейчас кушаем колбасы и пьем вашу водку, а вы кушаете очистки…» И тут же начинали лупить снарядами в такое время, когда точно знали: обессилевшие от голода люди идут на работу… Видел у шоссе зенитку? Бабушка Аня говорила, что во время войны туда наши «катюшу» поставили и только немцы начнут стрелять или хвастать по радио, как они жрут свои колбасы под нашу водку, «катюша» ка-ак врежет — сразу умолкали. А «катюша» сделает залп и отъедет в сторону, так что фашисты лупят из пушек и минометов туда, где ее уже нет… Умная была «катюша», предостерегала фашистов: мол, давитесь колбасой, бандиты, но лишнего не болтайте!

— Что же теперь зенитку поставили, а не «катюшу»? — спросил Егор.

— А что ее ставить? «Катюша» прежде всего автомобиль, машина на колесах, и как памятник совершенно не смотрится. То ли дело — зенитка!.. И ухода за ней меньше.

Федор медленно шагал за отцом и Егором. Он слишком долго собирался к отцу, и хоть с опозданием, но все-таки приехал. Он давно искал человека, для которого хотел бы жить, учиться, побеждать на ринге. Но сегодня он понял, что жить для кого-то одного нельзя, надо жить для всех, для всего: для этой ладожской воды, для этой крепости, для отца, Егора, мамы, для Али… «И на ринге твоя победа кому-то одному не нужна, даже тебе она не нужна, если ринг для тебя — цель. Нет, ринг — только путь к цели, только искусственная трудность, которую нужно преодолеть, чтобы потом быть готовым к трудностям настоящим…»

— Все, друзья, — Рудольф Максимович посмотрел на часы: — Пора на выход. Негоже, если аквалангисты устали нас ждать на берегу.

Повернули обратно. Федор немного отстал — ему не терпелось заглянуть в угол двора. Еще издали он увидел, что рабочие забрали пилу и скрылись в стене. Федор подошел ближе, огляделся — третьего не видно. И вдруг, подняв голову, замер: на шестиметровой высоте, возле Флажной башни стоит Александров.

— Спускайся, поговорим!

Арик достал сигарету, сунул в губы.

— О чем?

— Думаю, найдется о чем… Ты, оказывается, большим делом занят, кто бы мог подумать!

Рыжеволосый, затянутый в узкие джинсы, в клетчатой рубашке с закатанными по локти рукавами, Арик сейчас казался особенно мелким на буром массиве крепостной стены — этакий большеголовый грибок на тонкой ножке. Вся его нескладная фигура вызывала жалость, и Федор, отступив назад, торопливо вздохнул. Арик усмехнулся, постучал каблуком по камню, будто желая обрести так солидность.