Последние каникулы - [22]

— Вадя!.. — сдержанно–удивленно сказал папа. Он был в летней легкой военной форме, сухой, загорелый, прежний.

Они никогда не целовали друг друга — ни при встречах, ни при расставаниях, но отец клал руку Вадику на затылок, и его пальцы будто щекотали за ухом, отчего Вадик всегда поводил головой, как тот маленький, за которым папа пришел в детский сад. Так и было — Вадик любил, когда отец отводил его в детский сад, и еще больше, когда отец забирал его оттуда у всех на виду.

Отец оглядел прихожую и, не увидев ни чемодана, ни рюкзака, спросил коротко:

— Надолго? — Теперь он снял фуражку, повесил ее на крючок вешалки и, обернувшись к Вадику, переспросил: — Надолго?

— До утра.

— Вот и сына к себе залучили. — Отец улыбнулся маме, выглянувшей из кухни, а потом опять окинул взглядом Вадика, только теперь это был — Вадик почувствовал — докторский взгляд: он схватил и цвет лица и чистоту глаз, пробежался по фигуре. — Здоров?

— Так точно, товарищ полковник медицинской службы, здоров! — встав во фронт, отрапортовал Вадик. — Разрешите в строй?

— Смотри — лейтенант! — усмехнулся отец.

Маша, сестра Вадика, пришла в двенадцатом часу, когда Вадик, разомлевший от ванны, вкусной еды, коньяка и просто от ласки, уже задремывал на диване, чем вызвал обмен мимолетными улыбками между отцом и мамой. Машке весной исполнилось двадцать лет. Она переходила на третий курс Строгановского училища, и стиль изящного и элегантного беспорядка, который культивировался там, она уже сделала стилем своей одежды, манер и домашней обстановки и, как сразу же почувствовал Вадик, по–видимому, решила, что настало время распространить этот стиль на их ранее упорядоченные отношения.

Она звучно чмокнула Вадика в нос, растрепала ему старательно расчесанные волосы и принялась за расспросы, при этом она совершенно не обращала внимания на сонный вид брата.

— Ну, братан, — говорила она, например, — а девушки там есть?

— Есть, — слабо отзывался Вадик. — И девушки там есть, как им не быть!

— Тогда тебе надо бы усы отпустить, — сразу решила Машка. — Входит в моду — раз, — она загибала пальцы, — экономично — два, и для врача усы — шарман! Мам, скажи Вадьке, чтобы он усы отпускал. Такие пушистые–пушистые!..

— Что–то ей усы стали нравиться. Неспроста, — из предосторожности закрываясь подушкой, прокомментировал Вадик, но Машка не задерживалась на мелочах.

— У меня есть идея. Я беру твой кооператив и селюсь там с подругой. Она — вот такая девка! А ты, как морально неустойчивый и малокоммуникабельный, остаешься под родительским крылом. Даже — крыльями! Иначе ты, Вадька, — она трепала Вадика за нос, уши быстрыми сильными пальцами, — будешь типичным старым девом с комплексом кухонной неполноценности.

— Марья! — сказал отец. — Этот вопрос решен окончательно.

— Хорошо! Но ты разрешишь мне рисовать на твоей шикарной лоджии? Там мощный вид, правда, папка?

— Да! — встрепенулся Вадик. — А как дела с кооперативом?

— Обещали к ноябрьским праздникам дом сдать.

— Я рублей триста заработаю, — обстоятельно сказал Вадик. — На мебелишку.

— Богатый, — насмешливо протянула мама. — Съездишь к морю.

— Вадьк! — опять затеребила его Машка. — В твоей деревне нет никаких народных промыслов? —

— Окромя браконьерства, нет. Но мы с егерем дядей Сашей…

— А икону почерней достать нельзя?

— Спрошу у одной бабуси с радикулитом.

— Спросишь, честно?

— Оставь ты его, Марья, — сказал отец. — И идите–ка вы оба спать. Ваде вставать в пять утра.

Они жили в двухкомнатной квартире, которую отец получил еще в пятидесятом году, и Вадик с сестрой делили большую проходную комнату, хотя как–то случилось, что чаще всего вечерами все собирались в маленькой родительской комнатушке.

Вадик подождал, пока Маша улеглась, и, разложив кресло–кровать, лег с твердым намерением на вопросы не отвечать, а постараться расслабиться в сеансе самогипноза.

— Расслабляешься? — проворчала Маша. — А меня так и не научил, обормот.

— Машк! — вполне миролюбиво спросил Вадик. — Какое сейчас самое модное ругательство, а?

Она долго думала, молчала, потом откликнулась:

— Волосан… А что?

— Волосан ты, Машка! — сказал Вадик и получил очень точно (в чем сказывалась большая практика) подушкой по голове.

Машка царила в семье. Если в Вадике с самого детства проглядывали черты характеров и отца и мамы, но больше матери, то Машкин характер, казалось, не имел в семье аналогов.

Еще на четвертом курсе, рисуя в кружке на кафедре неврологии свое генеалогическое древо и собирая оставшиеся в памяти родни сведения о пристрастиях предков, Вадик был весьма заинтересован: все укладывалось в схему, даже определился внутрисемейный круг профессий, но Машка выпадала из него. Разгадку ему принес разговор с мамой. Вадик всегда полагался на ее серьезные и четкие заключения кристаллографа. Она сказала:

— Машка! Это же вылитый отец! Тот отец, который не состоялся из–за трудного детства. Прозрачность и твердость, Алмаз. Только отец без блеска, а Машка с блеском.

Вадик знал, что отец подростком ушел на войну, работал в госпитале, потом окончил Военно–медицинскую академию, одним из первых изучал лучевую болезнь, стал признанным авторитетом, но не хватало ему чего–то, чтобы легко написать диссертацию, оказаться на виду… Поэтому он обиделся за отца, когда мама сказала «без блеска», и спросил: