Последние истории - [43]

Первый аккорд оркестра кажется мощным ударом по груди, по животу. На мгновение захватывает дух. Но люди быстро приходят в себя, привыкают к шуму. И, осмелев от водки, пускаются в пляс — топтать парадными каблуками невинные опилки. Вскоре мужчины скинут пиджаки, а женщины повесят на спинки стульев обессилевшие шали. Тот, кому вдруг приспичит подышать свежим воздухом, впустит в открытую дверь морозное облако, холодящее голые плечи и потные затылки.

После полуночи я обычно влюбляюсь в какого-нибудь оркестранта. Больше всего мне нравятся кларнетисты или те, что лупят по барабанам. Танцуя, я строю ему глазки. Петро начеку; бдительность мужа не усыпить никакой выпивкой. По покатой рыночной площади мы молча возвращаемся домой.

На крошечных черно-белых снимках с фигурным обрезом мы всегда празднично одеты, в руке рюмка водки. Я — на шпильках, он — в костюме. У меня — шаль на обнаженных плечах, у него — ватные плечи. Я делаю лицо для фотографа. Он держится прямо, словно на трибуне.

Я не позволяю к себе прикасаться. Говорю: «Я не народжу тоби дытыны, Петре». Не рожу тебе ребенка. Не будет других детей, кроме того, потерянного под Ключборком. Ты старый, а я молодая, ты умрешь первым. После обеда я отправляюсь на прогулку или к портнихе. Ухаживаю за больной теткой Маринкой. Она умирает зимой сорок девятого от обычного воспаления легких. Для нас — солнечных и низинных — это неподходящий климат. Губителен сам воздух.

Смотреть здесь особенно не на что. Весь городок — маленькая рыночная площадь с почтой и парой магазинов. Есть еще дом культуры — бывший постоялый двор — и закусочная, из которой, едва открывается дверь, вылетает облако влажного пивного смрада. За городом, в пяти минутах ходьбы от рынка, маленькое кладбище, немецкое. Одна из первых новых могил на нем — теткина. Домики жмутся друг к дружке, словно озябшие щенята. Каждая прогулка кончается в полях. Поселившиеся здесь люди хоть и говорят на одном языке, но столковаться не в состоянии. На это потребуется еще не меньше двух поколений.

Если спуститься вниз, увидишь костел. В нем странный образ, вероятно адресованный всем тем, кто раньше, пока животворные воды не ушли в землю, лечился на окрестных курортах. Я сажусь прямо перед ним и смотрю.

На образе четырнадцать святых заступников с атрибутами, которые некогда сразу делали их узнаваемыми, а сегодня уже никому ничего не говорят. Но я знаю — нашла в библиотеке книгу, объяснившую мне смысл увиденного. Они окружают фигурку младенца Иисуса, словно гости на крестинах.

Внизу святой Евстафий опустился на колени перед оленем, у которого между рогами крест; дальше святой Христофор, тот великан, что несет маленького Иисуса на плече, словно зайца. Избавляющий от болезней костей и позвоночника. Прямо над ним святой Эгидий — рукою, пробитой вражеской стрелой, поглаживает лань. Покровитель страдающих мучительными страхами и приступами паники. Рядом святой Кириак — скромный мальчик с мисочкой, в его ведении — глазные болезни и все окулисты. Прямо над ним святая Маргарита Антиохийская, изображенная с маленьким чудовищем, а может, драконом, — к ней обращались женщины в интересном положении. Не помню, как она была замучена. Следом женщина в красном платье, с кубком в руке, опирающаяся на башню, — святая Варвара, покровительница доброй смерти, а стало быть тех, кто гибнет быстро: моряков, шахтеров и артиллеристов. Святая Екатерина Александрийская, обратив лицо к небу, держит в руке сломанное колесо. Орудие собственных пыток. Далее святой Власий в епископской митре, он, кажется, вылечил мальчика, подавившегося рыбной костью, и потому получил под свое начало болезни горла и ларингологов. А вот и святой Вит, исцелявший от безумия. Сейчас у него в руке сосуд со смолой — в кипящую смолу он был брошен; святой Вит сделался покровителем страдающих нервными болезнями и эпилептиков. Рядом мужчина, пригвожденный к дереву, — Пантелеимон, избавляющий от легочных хворей, ему молились чахоточные, пациенты санаториев. Ниже человек, который несет перед собой — словно дар — собственную голову, святой Дионисий, первый епископ Парижа, казненный за веру. После исполнения приговора он поднял свою голову и прошел с ней несколько шагов. Покровитель одержимых и страдающих от хронических мигреней. Надолго ли меня хватит? На эту гротескную мешанину телесного и святого, словно одно немыслимо без другого.

Рядом с Дионисием — Еразм, что держит накрученные на кривошип собственные кишки. Он ведает внутренними болезнями. И святой Георгий, известный всем прокаженным и страдающим венерическими заболеваниями. Наконец, кроткий юноша, пронзенный пучком стрел, — святой Себастьян, исцеляющий от заразных хворей. Все напоминает о курорте, о том, что здесь живут одни лишь больные.

Променяла я свою прекрасную Параскеву Пятницу — в кроваво-красном платье, с узкими, плотно сжатыми губами, со светлым ликом, обращенным к заполоненному душами небу, — променяла на этих монстров. Променяла простор иконы на тягостную круговерть призраков; ровный, бескрайний горизонт — на темные дни, в которых есть только рассветы и сумерки; прямые проселки — на кривые мощеные улицы; лица, каждое из которых кажется знакомым, — на те, что навсегда останутся чужими.