Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа - [26]

Всеобщий восторг еще более усилился, когда подошли к последней возвышенности, с которой теперь нужно было спускаться вниз до самого Иерусалима (Лк. 19, 37). Это было одно из лучших мест в окрестности — Иерусалим был виден, как на картине: справа, над ужасной бездной возвышался храм Иерусалимский и из-за многочисленных, сияющей белизны, мраморных столбов своих казался искусственной громадой льдов, с золотым куполом, от которого лучи полуденного солнца отражались, по замечанию Флавия, бесчисленными молниями. Наружное великолепие его живо напоминало счастливые времена Давида и Соломона, но он был уже окружен мерзостью запустения, которая вскоре должна была стать на месте святе. Украшенная орлами римскими крепость Антония, с ее огромной башней, господствуя над высотой храма, казалось, подчеркивала унижение, в котором находился народ Божий. Тут же являлась взору претория Пилатова; но дворцы первосвященников казались удаленными и были отделены от храма пропастями46, как бы в знак внутреннего удаления их обитателей от Бога отцов своих. Останки дворцов Давида и Соломона уже едва были заметны во множестве новых зданий. На фоне этих картин, каждая из которых приводила на память и древнюю славу, и настоящий позор отечества, — взоры всех невольно обращались на Иисуса, Который, видимо, нес с Собой Иерусалиму его прежнее святое величие. Надежда на славное царство Мессии, казалось, готова была сбыться. «Так, — думали люди, — Он примирит нас с Богом, раздраженным нашими неправдами! (Лк. 19, 38.) Он восставит царство праотца нашего Давида! (Мк. 11, 10.) Под сенью Его мы снова насладимся миром, не будем рабами язычников!» И полнота патриотических чувств снова выражалась в восклицаниях; со всех сторон сыпались ветви, цветы и одежды; чаще и громче раздавалось «осанна».

Господь не препятствовал этому искреннему и радостному излиянию чувств, происходящих из пламенной, хотя несколько мечтательной любви к Нему и отечеству, и считал это следствием не просто обыкновенного стечения обстоятельств, а тайных, давно предсказанных пророками распоряжений самого Промысла, который так обращал внимание Иерусалима и всего народа на пришедшего Мессию. Думая таким образом, Он не мог не принять глубокого и сердечного участия в том, что происходило вокруг Него.

Но для фарисеев (некоторые из них тоже вышли навстречу Иисусу для обычных своих наблюдений) такое зрелище народной любви было нестерпимо. Чувство патриотизма, столь сильно выраженное в настоящем поступке народа, препятствовало осуждать Его явно. Может быть, даже фарисеям не хотелось обнаружить публично свою неприязнь к Иисусу, Который, судя по происходившему, как они думали, мог легко сделаться их повелителем. Поэтому лицемеры сделали вид, который не знающему их истинного отношения к Иисусу мог казаться беспристрастным, даже дружелюбным. «Учитель! — заметили некоторые. — Может быть, стоило бы остановить и унять учеников», то есть хитрые лицемеры как бы хотели предупредить Иисуса, что подобные восклицания народа, называвшего Его Сыном Давидовым, могут быть опасны как для Него, так и для окружающих со стороны римского правительства (Лк. 19, 39–40).

Сердцеведец знал, из какого сердца исходит мнимое предостережение; но теперь не время было обличать лицемеров. Не так бы начали рассуждать они сами, если бы видели, подобно Ему, всю важность настоящих событий, их прямое соответствие предвечным судьбам Промысла. Аще сии умолчат, — отвечал Он, — камение возопиет! То есть так суждено свыше.

Но эта великая и святая тайна Промысла, совершившаяся теперь над Иисусом Христом, была бесконечно выше ума слепых книжников иудейских; и фарисеи из ответа Иисусова скорее могли заключить, что Он как потомок Давида твердо решился требовать престола Давидова и потому открыто позволяет Себе и народу то, что в другое время было бы опасной неосторожностью.

Народ, при всеобщем пении и восклицаниях, вероятно, не слышал ответа, данного фарисеям. Если Господь не хотел прекратить восторга народного, то и не расположен был поощрять его. Несмотря на благосклонное отношение к знакам народной радости, Его настоящие чувства теперь очень отличались от радостных чувств, которыми воодушевлен был народ. Сын Человеческий ясно видел, что настоящее торжественное «осанна!» скоро будет заменено неистовым воплем «распни, распни Его!» Одного этого предведения достаточно было, чтобы изгнать из сердца всякую радость. Но не собственная участь занимала Его теперь: Он помышлял о несчастной судьбе Своего отечества. Как мрачна и ужасна она была в будущем! — иудейский народ отвергнет Его и вместе с ним лишится благоволения небесного; настоящий день, который должен был служить началом благоденствия для его соотечественников, станет началом ужасных бедствий для всего Израиля. Сколько причин для скорби Того, Кто пришел на землю собрав в одно благословенное стадо весь род человеческий, сознавая, что на Нем лежит вместе с тем и особенная обязанность — заботиться о благе погибающих овец дома Израилева! (Мф. 15, 24.)

На последнем спуске с горы, где дорога идет мимо Гефсимании, Иисус остановился (Лк. 19,41). На Божественном лице Его, дотоле ясном, обнаружилась глубокая скорбь. (Окружающие могли заметить это и, в ожидании чего-либо с Его стороны, на время умолкли.) Господь в молчании глядел на Иерусалим, как бы ища в нем признак жизни духовной; показавшиеся слезы возвещали, что поиски были тщетны: «О, если бы, — воскликнул Он наконец от полноты чувств, — о, если бы ты, хоть в этот день твой, уразумел, что служит к спасению твоему! Но это и ныне (как прежде) сокрыся от очию твоею (только твоею)!