Последние дни Крыма. Впечатления, факты и документы - [9]

Послѣ завершенія эвакуаціи въ Севастополѣ я посѣтилъ Ялту, Феодосію и Керчь, гдѣ наблюдалъ за погрузкой частей и населенія и уѣхалъ изъ Керчи только послѣ того, когда убѣдился, что послѣдній солдатъ былъ погруженъ. Донской корпусъ, грузившійся бъ Феодосіи, я обогналъ въ пути и ожидаю прибытія его завтра утромъ.

Отношеніе населенія.

Вы спрашиваете меня, какъ отнеслось къ нашему отъѣзду населеніе? Какъ на примѣръ могу указать вамъ, что оставленные мною склады снарядовъ послѣдніе три дня охранялись самими рабочими, которымъ было роздано оружіе. Портовые рабочіе срочно приводили въ порядокъ суда. Многіе изъ нихъ получили возможность выйти въ море, благодаря ихъ самоотверженной работѣ. Ко мнѣ явилась даже депутація отъ рабочихъ и крестьянъ съ выраженіемъ сожалѣнія по поводу нашего отъѣзда и съ просьбой эвакуировать также и ихъ. Къ сожалѣнію, просьба эта не могла быть уважена за недостаткомъ тоннажа. Могу сказать съ увѣренностью, что будь достаточное количество судовъ, — съ нами выѣхало бы все населеніе Крыма.

Всѣ раненые уже размѣшены въ госпиталяхъ въ Константинополѣ.

Участь гражданскихъ бѣженцевъ продолжаетъ оставаться еще не рѣшенной.

Въ общемъ, мною вывезено до 130.000 человѣкъ, изъ которыхъ 70.000 войска (30.000 бойцовъ и 40.000 обслуживающихъ тылъ) и 7000 раненныхъ; остальное — гражданское населеніе.

Правительство.

Я буду находиться при войскахъ и продолжать жить на крейсерѣ, пока войска продолжаютъ оставаться на судахъ.

Правительство, значительно сокращенное, будетъ вѣдать вопросы, вытекающіе изъ создавшагося положенія.

Всѣ заграничныя представительства остаются на мѣстахъ.

Дальнѣйшая борьба.

Я глубоко убѣжденъ, что арміи нашей въ самомъ недалекомъ будущемъ придется снова сыграть громадную роль въ борьбѣ съ большевизмомъ, который, не удвольствуясь успѣхами, достигнутыми на Югѣ Россіи, будетъ стремиться къ осуществленію основной своей задачи— зажечь міровой пожаръ.

На рейдѣ

Босфоръ, гордый, шумный, лѣнящійся быстрыми волнами Босфоръ…

Справа— Галата, ползущая подъ крутыми выступами горъ. Слѣва — увлекающая экзотика Стамбула.

Убѣгаютъ назадъ прихотливые изгибы берега, и разстилается впереди холодное, безстрастное — Мраморное море…

Ближе къ берегу, влѣво…

Проходимъ Скутари и идемъ туда, гдѣ чернѣютъ контуры судовъ, гдѣ тянется къ небу лѣсъ высокихъ тонкихъ корабельныхъ мачтъ.

Выносимся на рейдъ и плывемъ у берега Моды.

Стоятъ неподвижныя, разноцвѣтныя громады судовъ… Огромный, безпомощный флотъ, загнанный сюда страшнымъ проводникомъ — ужасомъ.

Ихъ много здѣсь, ихъ насчитываются десятки-дредноутовъ, миноносцевъ, пароходовъ и шхунъ.

Флотиліи русскихъ портовъ, выстроившіяся на линіи чужого рейда — съ иностранными флагами на гротъ-мачтахъ.

Глазъ обнимаетъ весь водный просторъ Моды, и кажется, что десятки кораблей — это камни, на которые выброшены тысячи людей, утопавшихъ въ часъ суроваго россійскаго шквала, а ихъ покатые, деревянные мосты, — это великій сплошной рейдъ страданій.

* * *

На корабляхъ— скученныя, сдавленныя толпы людей, много дней тоскующихъ по твердой, хотя-бы чужой землѣ, по тому, чѣмъ отличается день человѣка отъ дня голоднаго, придавленнаго животнаго.

Мы ныряемъ въ нашей маленькой лодкѣ между фалангами кораблей, и отъ перваго до послѣдняго, въ теченіи четырехъ часовъ плаванья, насъ провожаютъ умолящіе, тоскующіе голоса:

— Что съ нами дѣлаютъ?..

— Скажите тамъ обо всемъ, что вы видѣли здѣсь…

А видѣли мы многое. Мы видѣли то, что никогда не изгладится изъ памяти, и чернымъ, жуткимъ пятномъ будетъ стоять рядомъ съ мыслью о блестящемъ, нарядномъ Босфорѣ.

Съ высоты корабельныхъ палубъ въ бездонную морскую глубь смотрятъ тысячи глазъ. И у каждаго корабля, за нѣсколько мучительныхъ дней, есть ужесвоя эпопея ужаса.

Здѣсь — сбросили въ море нѣсколько труповъ. Голодъ и смертельная, нечеловѣческая усталость сдѣлали свое дѣло.

Отсюда — море приняло самоубійцъ.

Ихъ убила страшная мысль, кричавшая о томъ, что нѣтъ родины, нѣтъ неба, солнца, нѣтъ перспективъ.

А вотъ — другое. Трагедія степей, брошенная уродливой складкой на палубу ветхой баржи.

Загорѣлые, желтолицые калмыки, женщины съ косыми глазами, безмолвно глядящія въ ту даль, за которой остались родныя кибитки, въ даль, гдѣ уже не зовутъ призывно и волнующе серебрянныя трубы родныхъ хуруловъ.

Съ маленькой шхуны, пришедшей изъ Евпаторіи, мнѣ кричитъ возбужденный, обрадованный голосъ:

— Вѣдь вы тоже — донецъ. Мы съ вами встрѣчались. Ради Бога, скажите, что съ нами будетъ?..

И это «что будетъ» — несется вслѣдъ, до конца этого живого кладбища, давитъ нечеловѣческой тоскою тысячи страдающихъ душъ.

Знакомый журналистъ съ борта иностраннаго угольщика разсказываетъ мнѣ нервнымъ, прерывистымъ голосомъ:

— Вы не можете представить себѣ все то, что дѣлается на корабельныхъ палубахъ. Если бы вы видѣли лицо человѣка, пробирающагося къ уборной и узнающаго, что онъ трехсотый въ очереди, если бы посмотрѣли, какою дорогою цѣною достаются здѣсь три или четыре черствыхъ галета, — вы бы поняли, отчего вонъ съ того корабля люди бросались въ море…

А у корабельныхъ траповъ суетливо толпятся цвѣтныя лодочки грековъ. На великомъ несчастьи русскихъ людей — они, веселы, улыбающіеся, строятъ рѣдкую, такую неожиданную удачу.