Последние дни Джека Спаркса - [29]

– Пробелы – это естественно. Но когда эти пробелы заполняются, мы расширяем существовавшие до той поры рамки. Это не значит, что… я не знаю, с неба вдруг посыплются вурдалаки и гоблины.

– Ты не можешь этого знать, – полагает она ошибочно. – Наука – это наука, философия – это философия, и они никогда не пересекутся. Я так скажу: науке хорошо удается объяснять мир по частям.

– Ей прекрасно удается объяснять мир и соединять его части воедино.

– Наука редуктивна. Ты берешь вещь и упрощаешь ее. Препарируй овцу сколько угодно – это не поможет тебе создать настоящую овцу. Науке всегда удается объяснить составные части, но она не видит картины целиком.

– Но мы уже сделали овцу, – говорю я, хмурясь от сигаретной головной боли. – Клонировали.

– Не-а, – она убежденно мотает головой. – Это не созидание с нуля. Это не настоящая овца. Это самым буквальным образом копирование уже существующего, созданного… создателем, кем бы он ни оказался.

– Не было никакого Создателя, – возражаю я. – Кроме большого взрыва и эволюции.

– И все-таки, – она хлопает руками себя по ногам, и по ее шее начинает расползаться румянец, – ты не знаешь этого наверняка. Может, бог и есть, может, и нет. Случаи клинической смерти указывают на наличие какой-то жизни после смерти. Но вам, проклятым атеистам, нужно непременно выползти со своими агитками – и мы возвращаемся в эру убежденности. Вы решили, что жизни после смерти нет, потому что это не вписывается в ваше сегодняшнее мировоззрение. И вы даже не понимаете, что это стагнация похлеще Свидетелей Иеговы.

– Мы изучаем доказательства, – говорю я, сильно недовольный сравнением со Свидетелями Иеговы. – И основываясь на них…

– Если что-то бездоказательно, – перебивает она, начиная терять самообладание, – еще не значит, что это автоматически ошибочно. Это значит только то, что наука не может это опровергнуть. Какое бахвальство, заявлять, что все, не доказанное наукой, по определению – выдумка. Вы считаете себя такими всезнайками…

– Вовсе нет, – возражаю я, тоже не на шутку рассердившись. – Но мы не собираемся пускать коту под хвост многовековой прогресс, чтобы всерьез заниматься вашими бреднями из темных веков.

Так мы и препираемся, пока Честейн не испускает вопль, вскидывает руки в воздух и безжизненно опускает их вниз.

– Чудная, видно, будет книга, – замечает она и напоминает мне о Бекс. – Колесишь по планете, ни во что не веришь. Впрочем, я недавно читала книгу об атеизме, написанную верующим христианином. Почему бы и неверующему не написать о вере?

– Что ж, спасибо за разрешение, – говорю я, не в силах сдержать желчь.

Она слабо смеется, и на балкон опускается тишина. Все слова, которыми мы бросались друг в друга, как снарядами, скопились под ногами пожухлыми листьями. Волны продолжают набегать на берег, постоянные и чистые. Можно смело сказать, что Честейн обманула мои ожидания и оказалась отнюдь не какой-то архаичной колдуньей. Не могу сказать, что она мне не нравится. Она сильная личность, тут не поспоришь, но весь этот сомнительный модельный агностицизм как-то не вызывает во мне уважения.

– Ну что, Тотошка, – говорит Шерилин Честейн с небрежной веселостью. – Поедешь с нами в пятницу?

Я говорю, что поеду.

По чистой случайности именно в пятницу я впервые увижу привидение.

Алистер Спаркс: «Далее следует письмо от 4 ноября 2014, написанное Шерилин Честейн ее сестре Элизабет Бакстейбл, криминалистке из Нью-Йорка…»

Лиззи, привет!

Как вы там? Как Дон и детишки?

Надеюсь, вложение в письме не выбросит его в спам. Срочно нужно, чтобы ты взглянула на этот материал.

Джек Спаркс, тот самый скандальный журналист из Британии, приезжал сегодня брать у меня интервью. Как будто мало мне стресса и нервного истощения после всего, что случилось в Лондоне. Но он без конца умолял меня, и в конце концов я согласилась.

Это была странная встреча. Впрочем, он странный персонаж. Во-первых, мы договоривались, что он покажет мне одну видеозапись, а он возьми и достань какую-то бульварную книженцию. Спрашивал, что я о ней думаю…

От него с порога разило перегаром. Я читала про него немного и знала, что он баловался наркотиками, даже написал целую книгу про это. Там, в общем, ясно как день, что человек эмоционально нестабильный. Интервью сначала не заладилось: только мы сели на балконе, как он сказал, что потерял кое-что, и начал ползать вокруг.

Что именно потерял – не признавался. Я насторожилась. Сразу подумала, что дело в наркотиках. Это уже было бы ни в какие ворота, так что я спросила его напрямую, но он божился, что к наркотикам это отношения не имеет.

Он переполошился, обыскал балкон, выглянул вниз, испугался, что уронил это с седьмого этажа в сад. Я знаю хозяйку, так что мы спустились осмотреть территорию. Полчаса спустя Джек так и не нашел того, что искал. Вышел из ванной с опухшими глазами, и я было решила, что он вздумал там смолить, но запаха травки не было. Потом я поняла, что он плакал. Он весь стушевался, сказал, что нашел, что искал, в кармане, о котором забыл. Винил во всем усталость после перелета и объяснил, что ему стыдно, так как это пустяк, который ему очень дорог. Я тогда не знала, что обо всем этом думать, и сейчас не знаю. Долго ли, коротко ли, мы начали интервью.