Последние атаки - [47]

— Товарищ майор, что с Лазаревым случилось? — беспокоится Мушкин. — Парень будто остепенился — и на тебе!

— Ничего не пойму, — озадаченно пожимает плечами Воронин, — ничего, Дима, мы разберемся.

— А бой был?

— Очень большой, — и комэска снова охватили тревожные мысли о лихачестве Лазарева.

Собрались летчики. Они не видели опасной выходки товарища, поэтому только и говорили что о блестяще проведенном бое. Никто из них, видимо, и мысли не допускал, что группа в чем-то сплоховала. Майор Воронин не стал высказывать им свои сомнения, что бомбы врага могли накрыть наши войска. Не стоит портить настроение ребятам, сегодня предстоит еще один боевой вылет. Лазарев на разборе сидел грустный, задумчивый, хотя комэск ни словом, пи взглядом его не упрекнул. Сейчас было не время.

— Ну а сколько же все-таки вы завалили самолетов? — спрашивает капитан Плясун.

Тут же пробуют подсчитывать. Оказывается, летчики видели только четыре падающие машины.

— Пусть земля сама подобьет бабки, — советует Воронин капитану. Тот удивленно разводит руками:

— Но ведь земля дает сведения только о тех самолетах, которые упали на нашей территории или же недалеко от передовой. А как быть с другими?

Воронин понимал, что нередко огонь истребителей действует, как отравленные стрелы: вначале только поранит, а смерть самолета наступает позднее, часто далеко за линией фронта. Такую смерть наши наземные войска не видят. Ее могут заметить, только летчики, и то не всегда. Минувший бой был таким скоротечным, что летчики едва успевали выбирать себе «юнкерсов» и стрелять по ним. Да к тому ж еще приходилось отбиваться от наседавших истребителей. Где уж тут проследить за сбитыми?

— К сожалению, больше ничего дополнить не могу, — разводит руками комэск. — Подождем командира полка. Он видел бой и должен привезти о нем все данные.

У начальника оперативного отделения свои заботы:

— Что я буду докладывать в дивизию? — Потом примиряется: — Придется дать только предварительные итоги, а вечером все уточнится, и тогда доложу окончательно.

Летчики разошлись. Остались лишь двое: Воронин и Лазарев. Как это бывает с человеком, чудом избежавшим смерти, он не может молчать:

— Вы видели, как я чуть было в ящик не сыграл? — Он был беспощаден к себе. — И все из-за этого обещания.

— Какого еще обещания? Кому?

— Помните вечер восьмого марта? Тогда Дуся взяла с меня слово, что я покажу ей высший пилотаж. Вы ведь мне разрешили…

«Черт бы меня побрал с этим благословением!» — упрекнул себя майор, а вслух сказал: — Глупо получилось!

— Мне и самому не хотелось этого красования, — продолжал Лазарев. — Но ведь обещал. К тому же сегодня сбил двадцатый самолет.

Через сорок минут снова встреча с фронтом. Обоим нужно спокойствие — и Петр примирительно махнул рукой:

— Ладно, что сделано, то сделано, — смирился комэск, — переживанием ничего не поправишь. Кстати, восходящая бочка у тебя не получилась из-за того, что долго не летал на высший пилотаж. Мы все отдаем фронту, а про шлифовку техники пилотирования позабыли. Такую ошибку может допустить каждый. И в бою даже.

— Правильно, — подтвердил Лазарев. — Я по-настоящему не упражнялся в зоне с Киева. Нам надо хоть раз в неделю летать на высший пилотаж, а то совсем разучимся правильно делать фигуры.

Прежде чем идти на доклад о выполнении задании, Петр посмотрел, нет ли где поблизости Василия Ивановича: Рогачев не любил сидеть на КП, обычно он находился в эскадрильях. Об этом и спросил проходившую мимо раскрытой двери землянки переукладчицу парашютов Надю Скребову. Девушка с недоумением взглянула па Петра. Весь вид ее говорил: я, мол, не знаю такого. Даже переспросила:

— Какого Василия Ивановича? Воронин усмехнулся.

— Как какого? Рогачева, конечно.

В жизни бывает такое. Одного называют по имени, другого по фамилии, третьего — по имени и отчеству, а бывает, кое-кого и по прозвищу. А вот Рогачева все в полку так привыкли называть Василием Ивановичем, что некоторые даже не знали или позабыли его фамилию.

— В воздухе. Прикрывал аэродром, — ответила Надя и показала на планирующий «як». — Вот, уже заходит на посадку.

Василий Иванович за последнее время стал необычно много летать. Да и внешне изменился. Черная борода и усы — о чем он мечтал в Киеве, придали ему действительно солидный вид. Он теперь и ростом казался выше. Петр подошел к его самолету. Летчик не спеша снял шлемофон. Волосы всклокочены, все лицо лоснилось от пота. Устал. Увидав Воронина, он мгновенно выскочил из кабины. Петр удивился такой прыти:

— Куда торопишься?

— Нужно, значит! — резко ответил он.

Всегда спокойный, невозмутимый — и вдруг такой тон. Переутомление? А может, эта нервозность оттого, что он остался за командира полка? Однако Василий Иванович не страдал властолюбием, И Петр на правах друга сочувственно спросил:

— Да ты никак расстроен чем-то?

— А ты нет? Думаешь, я не видел, как твой Лазарев на глазах всего честного народа чуть было не разбился? Почему он ударился в воздушное хулиганство?

Воронин вынужден был объяснить.

— Поругай его. Но не так больно. Он уже сам себя наказал, — примирительно заговорил Василий Иванович и уже с грустью пояснил: — Любовь не картошка, конечно. Но здесь, Петр Васильевич, сам понимаешь, фронт.