Последнее время - [4]

…И если даже — я допускаю —

Отправить меня на Северный полюс,

И не одного, а с целым гаремом,

И не в палатку, а во дворец;

И если даже — ну, предположим —

Отправить тебя на самый экватор,

Но в окружении принцев крови,

Неотразимых, как сто чертей;

И если даже — вполне возможно —

Я буду в гареме пить ркацители,

А ты в окружении принцев крови

Шампанским брызгать на ананас;

И если даже — я допускаю,

И если даже — ну, предположим,

И если даже — вполне возможно —

Осуществится этот расклад,

То все равно в какой-то прекрасный

Момент — о, как он будет прекрасен!—

Я расплююсь со своим гаремом,

А ты разругаешься со своим,

И я побегу к тебе на экватор,

А ты ко мне — на Северный полюс,

И раз мы стартуем одновременно

И с равной скоростью побежим,

То, исходя из законов движенья

И не сворачивая с дороги,

Мы встретимся ровно посередине…

А это как раз и будет Москва!

1987 год

«Среди пустого луга…»

Среди пустого луга,

В медовой дымке дня

Лежит моя подруга,

Свернувшись близ меня.

Цветет кипрей, шиповник,

Медвяный травостой,

И я, ее любовник,

Уснул в траве густой.

Она глядит куда-то

Поверх густой травы,

Поверх моей косматой

Уснувшей головы —

И думает, какая

Из центробежных сил

Размечет нас, ломая

Остатки наших крыл.

Пока я сплю блаженно,

Она глядит туда,

Где адская геенна

И черная вода,

Раскинутые руки,

Объятье на крыльце,

И долгие разлуки,

И вечная — в конце.

Пока ее геенной

Пугает душный зной —

Мне снится сон военный,

Игрушечный, сквозной.

Но сны мои не вещи,

В них предсказаний нет.

Мне снятся только вещи,

И запахи, и цвет.

Мне снится не разлука,

Чужая сторона,

А заросли, излука

И, может быть, она.

И этот малахитный

Ковер под головой —

С уходом в цвет защитный,

Военно-полевой.

Мне снятся автоматы,

Подсумки, сапоги,

Какие-то квадраты,

Какие-то круги.

2000 год

Монолог с ремаркой

Ангел, девочка, Психея,

Легкость, радость бытия!

Сердце плачет, холодея:

Как я буду без тебя?

Как-то без твоей подсветки

Мне глядеть на этот свет,

Эти зябнущие ветки,

На которых листьев нет,

Ноздреватость корки черной

На подтаявшем снегу…

Мир, тобой не освещенный,

Как-то вынести смогу?

Холодок передрассветный,

Пес ничей, киоск газетный,

Лед, деревья, провода,

Мир бестрепетный, предметный,

Неподвижный, безответный —

Как я буду в нем тогда?

Как мне с этим расставаньем,

С этим холодом в груди?

До весны с тобой дотянем,

Ради бога, погоди!

Там-то нам с тобой вздохнется

Прежним воздухом твоим,

Там-то крыльями взмахнется

Не одной, а нам двоим…

Там-то, весело старея,

Век свой будем вековать —

Я твой псих, а ты Психея,

Вместе будем психовать…

Лепет, трепет, колыханье,

Пляска легкого огня,

Ангел мой, мое дыханье,

Как ты будешь без меня?

Полно, хватит, успокойся!

Над железной рябью крыш,

Выбив мутное оконце,

Как одна-то полетишь —

За любовью идеальной,

За кибиткой кочевой,

Над Арбатской радиальной,

Над Таганской кольцевой?

Как пуста моя берлога —

Та, где ты со мной была!

Ради бога, ради бога,

Погоди, помедли, пого…

(Звон разбитого стекла.)

1990 год

Рубайят

Я не делал особого зла, вообще говоря,

Потому что такие дела, вообще говоря,

Обязательно требуют следовать некой идее,

А идей у меня без числа, вообще говоря.

Я без просьбы не делал добра, вообще говоря,

Потому что приходит пора, вообще говоря,—

Понимаешь, что в жизнь окружающих страшно вторгаться

Даже легким движеньем пера, вообще говоря.

Не причастный к добру и ко злу, вообще говоря,

Я не стану подобен козлу, вообще говоря,

Что дрожит и рыдает, от страха упав на колени,

О своих пред Тобою заслугах вотще говоря.

1990 год

«Понимаю своих врагов…»

Понимаю своих врагов. Им и вправду со мною плохо.

Как отчетлива их шагов неизменная подоплека!

Я не вписываюсь в ряды, выпадая из парадигмы

Даже тех страны и среды, что на свет меня породили,

И в руках моих мастерок — что в ряду овощном фиалка.

Полк, в котором такой стрелок, неизбежно терпит фиаско.

Гвозди гнутся под молотком, дно кастрюли покрыла копоть,

Ни по пахоте босиком, ни в строю сапогом протопать.

Одиночество — тяжкий грех. Мне чужой ненавистен запах.

Я люблю себя больше всех высших принципов, вместе взятых.

Это только малая часть. Полный перечень был бы долог.

Хватит названного — подпасть под понятье «полный подонок».

Я и сам до всего допер. Понимаю сержанта Шмыгу,

Что смотрел на меня в упор и читал меня, будто книгу:

Пряжка тусклая на ремне, на штанах пузыри и пятна —

Все противно ему во мне! Боже, как это мне понятно!

Понимаю сержантский гнев, понимаю сверстников в школе —

Но взываю, осатанев: хоть меня бы кто понял, что ли!

Человек — невеликий чин. Положенье мое убого.

У меня не меньше причин быть скотиной, чем у любого.

Кошка, видя собственный хвост, полагает, что все хвостаты,

Но не так-то я, видно, прост, как просты мои супостаты.

Оттого-то моей спине нет пощады со дня рожденья,

И не знать состраданья мне, и не выпросить снисхожденья,

Но и гордости не заткнуть. Выше голову! Гей, ромале!

Я не Шмага какой-нибудь, чтобы все меня понимали.

1994 год

Отсрочка

Елене Шубиной

…И чувство, блин, такое (кроме двух-трех недель), как если бы всю жизнь прождал в казенном доме решения своей судьбы.

Мой век тянулся коридором, где сейфы с кипами бумаг, где каждый стул скрипел с укором за то, что я сидел не так. Линолеум под цвет паркета, убогий стенд для стенгазет, жужжащих ламп дневного света неумолимый мертвый свет…