Последнее слово - [15]

— Разговаривал, — бледнея от волнения, промолвила Катя, — но только я, к сожалению, поняла немногое. Николаю, как он сказал, инкриминируют — это его слова — раскрытие государственной тайны врагам Родины и, таким образом, измену Родине.

— А поконкретнее вы ничего сказать не можете? — спросил ее высокий, седой мужчина, который тут же и представился: — Полковник Рудак к вашим услугам, Екатерина Юрьевна. Иван Алексеевич, если позволите.

Это было сказано вежливо и даже с некоторой изысканностью, про которую Катя читала в книгах русских классиков, вроде Тургенева, Куприна…

— Нет, к сожалению, из того, что он говорил, я имею в виду частности, я, как человек весьма слабый и необразованный в юридическом смысле, мало что поняла. Впрочем, речь шла о передаче кому-то за границу каких-то важных документов, которыми Николай якобы завладел, еще работая в спецархиве. Я знаю, в его жизни был период, когда он, по его словам, много возился с бумажной канцелярией. Но это все было, по-моему, еще до перестройки. То есть я хотела сказать, когда существовал Советский Союз, разве не так? Вон уж сколько лет прошло.

— Срок давности имеет свои законы, — туманно не то ответил ей, не то просто констатировал Шляхов. И, обернувшись к Рудаку, он добавил: — А вам, Иван Алексеевич, я уверен, есть прямой смысл обсудить принятый закон «О гостайне», поскольку некоторые, хм… господа, допускают слишком вольное его толкование.

— И, как правило, в свою собственную пользу! — добавил не представившийся Кате коллега Шляхова, тоже пожилой мужчина невысокого роста, но не с мягкими, как у Валерия Петровича, а с жесткими, словно вырубленными топором из темного дерева, чертами удлиненного лица.

И сразу все загомонили, высказывая каждый свое мнение. Никто больше не смотрел на Катю, она будто осталась одна, в стороне. И даже почувствовала себя здесь как бы лишней. Шляхов, заметила она, успел выслушать реплику каждого, и от того, соответствовало ли его собственному убеждению то, о чем говорил коллега, менялось и выражение его лица. Наконец он подвел итог, немного демонстративно хлопнув в ладоши — спокойно так, негромко.

— Я думаю, коллеги, что наше мнение не будет безразлично адвокату, которого нам посоветовали нанять. Если, — он круто обернулся к Кате, — не станет возражать Екатерина Юрьевна.

— Естественно… Разумеется… А как же иначе? — раздалось несколько голосов.

— Значит, полагаю, на том и остановимся. А теперь, — он аккуратно взял Катю под руку, — если больше нет вопросов, давайте пройдем к господину адвокату и изложим ему наше дело.

«Наше… — отметила про себя Катя. — Они здесь назвали дело ее мужа своим? Но почему? А может, и они тоже отчасти причастны к делам, за которые теперь будут судить ее мужа?..» И ее тут же неприятно кольнуло открытие того, что она, возможно даже впервые в жизни, мысленно назвала Савина не Николаем, не Колей, не Николаем Анисимовичем, что иной раз случалось, а нейтральным и каким-то третьестепенным словом «муж». «Но, во всяком случае, — сразу поправила себя Катя, — он будет теперь хотя бы не один… Ну, во-первых, его коллеги… А потом, Игорь же уверенно сказал, что после таких событий жизнь Николая пойдет по совсем другому пути… А Игорю верить можно. И нужно, потому что иначе нельзя, потому что она вся была наполнена сейчас им, и только им. Нельзя любить человека, которому не веришь. Теперь Катя отлично поняла смысл этой банальной, в общем-то, фразы. А ведь раньше жила и думала, что можно…

Наверное, она хотела сказать себе: можно думать, что любишь. К сожалению, так часто бывает.

5

Юрий Петрович Гордеев заметил с приветливой улыбкой, что такого количества «звезд» стены его кабинета, в которых он провел уже, можно сказать, годы, он никогда не видел. Это к тому, что гости, представляясь по очереди, повторяли: «Полковник Шляхов», «Полковник Рудак», «Полковник Титов», «Полковник… полковник… полковник…».

Шутка понравилась. Гости расселись и приступили к сути дела.

Гордеев смотрел на женщину — несколько странно смотрящуюся, возможно, даже чужую в этой компании — и думал о том, что, если бы судьба на одном из своих перекрестков случайно представила ему ее, уж он бы — сто очков вперед! — ни за что не упустил такого шанса!

Она была прекрасно, на его взгляд, сложена, не слишком полная и не худая, а именно в меру, то, что особо нравилось Юрию Петровичу, по-своему загадочна, словно несла в себе недоступную другим тайну. Ее полагалось называть пострадавшей стороной, но как-то язык не поворачивался, потому что она вовсе не представлялась Гордееву сломленной горем женой арестованного и обвиненного в шпионаже некоего подполковника. Больше того, ему показалось на миг, впрочем, Гордеев мог и ошибаться, что вся эта история, да и приход к нему в адвокатскую контору касается ее лично далеко не в главной степени, что у нее есть куда более важные в жизни дела, а все остальное, включая защиту мужа, тщательно соблюдаемая ею формальность.

А в общем, подвел краткий итог своим не менее кратким наблюдениям Юрий Петрович, кто их всех знает, этих жен полковников и подполковников-гэбистов, чем они живут, о чем думают, что их больше всего волнует. Не исключено, что прежде всего собственное спокойствие. Тогда это хоть что-то объясняет.