Последнее отступление - [5]

«Мужику надо работать!» — твердил про себя Захар. Сам он начал понемногу втягиваться в хозяйство. Кормил скотину, убирал навоз, поправлял заборы. Острым взглядом примечал большие и малые порухи в хозяйстве. Туговато придется. Не скоро будет все налажено, не скоро. Подолгу стоял на задах, вглядываясь в бугристую засугробленную даль. Там — поля. Они, бог даст, не подведут. А перемены, о которых судачат, — туман. Подует ветерок, и ничего не останется. Но пока туман держится, человеку в нем не мудрено заблудиться…

Надумал Захар податься в тайгу, охотой на белку себя побаловать, отдохнуть от разговоров. Поживет в зимовьишке недельки две-три, глядишь, все развиднеется.

3

Вечером, когда Артемка помогал батьке снаряжаться на охоту, пришел товарищ, Федька, сын Савостьяна. Он высыпал на стол орехи из кармана, сел на лавку, небрежно кивнул головой:

— Щелкайте.

Первый драчун в деревне, Федька и старого и малого считал своей ровней. Ему ничего не стоило посмеяться над седобородыми дедами, надавать подзатыльников ребятишкам. Но если у Федьки заводились гроши, он щедро угощал стариков самогоном, а ребятишкам покупал леденцов. Поэтому-то старики не таили на него обиду, ребята, получив затрещину, не жаловались родителям, Федьке многое сходило с рук.

С отцом лишь не было у него дружбы. Когда Федька был поменьше, Савостьян чуть ли не каждый день дубасил его ременным чембуром, стараясь выбить своевольство. Но не успевали зажить на спине рубцы от чембура, он опять брался за свое.

— Всыпали нашим ерманцы? — спросил Федька у Захара.

— Не тебе, парень, про это дело рассусоливать, — хмуро отозвался Захар.

— А чего мне не рассусоливать? — Федька выплюнул на пол скорлупу от орехов. — Нам с Артемкой тожа скоро придется на войну идти. Вот и охота узнать, по какому месту ерманцы бьют больнее, чтобы остерегаться.

— Сначала подштанниками запаситесь, вояки.

Артемка умылся, расчесал свой чуб перед осколком зеркала, вмазанным в печь над очагом.

— Ты куда налопатился? — спросил Захар. — Смотри, не шляйся долго-то. Утром рано подыматься…

— Ладно, — Артемка прошел за печь. Над деревянным корытом-сельницей мать трясла сито, готовясь заводить квашню, чтобы напечь Захару на дорогу свежих колачей.

— Мама, дай мне коврижку хлеба, — неловко улыбаясь, попросил он.

— На посиделки? — Варвара вздохнула. Хлеба немного, беречь надо, чего доброго, не хватит до нового. Придется бегать с мешком по соседям. А это известно какое дело: кто бы дал, да у самого нету, а у кого есть — не шибко раздобрится. Но отказать сыну не могла. Сама когда-то была такая же. Тоже таскала калачи на вечерки. Испокон веков заведено это. Как зима, так и собирается молодежь на посиделки. Попеть, поплясать, словом перемолвиться… А кто даром разрешит проводить у себя посиделки? Молодежь — она ведь суматошная, спать до полуночи не даст, грязи на ногах полную избу натащит. Вот и идут с родительскими калачами за пазухой. Калачи обычно но просят, а потихоньку от родителей берут сами. Но Артем-ка стеснительный, на воровство у него рука не подымается. Уж за одно это не откажешь.

Варвара вздохнула еще раз.

— Казенка[2] отперта, на верхней полке возьмешь. Да гляди, кабы батька не приметил. Обворчится. Совсем переменился за последнее время. Сердитый стал.

По пути на вечерку Федька зазвал Артемку к себе. Семья Савостьяна ужинала. На столе стояла большая миска со щами. В тишине постукивали деревянные ложки.

— Хлеб да соль! — произнес Артемка обычное в таких случаях приветствие.

— Кушать с нами, — нелюбезно ответил Савостьян и тут же набросился на Федьку: — Явился? Бродишь по дворам, домой залучить нет никакой возможности.

Он встал из-за стола, одернул холщовую рубаху, стряхнул с рыжей бороды крошки хлеба. Не спеша стер пот с рябого лица. В детстве Савостьян переболел жестокой оспой, лицо стало похожим на дыню, поклеванную курами.

— Садись жри, да пойдем орехи из закромов выгребать, — сказал Савостьян, посмотрел на Артемку, добавил: — Садись и ты. Ужинайте.

— Спасибо. Я только что поел.

— А-а-а… Как батька здоровьем? Хорошо? Ну и слава богу. Здоровье на базаре не купишь. Ты, Федька, веселей ложкой работай, ждать мне тебя некогда.

— Без меня будто не обойдетесь? И так с утра до ночи работаешь, как конь слепой. Баргут, поди, уж храпака задает? Пусть он поработает.

— Ты на Баргута не кивай. Он в работниках живет, а делает в десять раз больше, чем ты. Тебе бы только жрать да гулять! Разговорчивый стал за последнее время, замечаю. Спина, видно, зачесалась.

Савостьян оделся и вышел.

Федька тотчас бросил ложку, достал из-под кровати сапоги. Весело поблескивая озорными глазами, он сказал Артемке:

— Пока не поздно, надо деру давать.

Но уйти не успели. Вернулся Савостьян. И по тому, как он хлопнул дверью, Артемка понял, что его возвращение ничего хорошего не сулит. Федька схватил шапку, готовый в любую секунду убежать. Но Савостьян протянул вперед руки и медленно пошел на него.

— Наловчился батькино добро спускать, кобель? — ядовито спросил он. — Продавал, паскудник? Р-разоритель!

Федька пятился от отца до тех пор, пока не стукнулся о стенку. От толчка внутри в него будто пружина распрямилась.