Последнее отступление - [4]
— Никакого устройства в нашей жизни нету, Захар. Одного она гнет и ломит, другому песенки поет. Вот Савоська… Пока мы таскались по окопам, он, сучий сын, дом себе сгрохал. И какой дом! Откуда что взял? Воровал у бурят коней, продавал. С этого копейка повелась.
Сначала Захар его жалел. Житуха у мужика — не дай бог злому лиходею, поневоле начнешь отводить душу в разговорах, но потом, вникая в его рассуждения, стал злиться. Какого лешего зудит? Самому все не по нутру — ладно, но ты для других сомуститель. Зудит, зудит, смотришь, подманил дурачка, вроде Артемки. Нашелся один дурачок, будет и второй, а где два, там и четыре… И пошло-поехало, и заваривается каша. А расхлебывать ее всем.
— Ты, Клим, бросай это дело. На кой ляд тебе Савостьян?
— Несправедливость же! Деньги чужие…
— И ты добывай, как он, если можешь.
— А совесть тебе взаймы отдам?
— Спасибо, своей хватает, — сухо ответил Захар. — Если украсть не можешь, добывай пропитание руками. Языком трепать — бабье дело.
— «Руками», — передразнил Клим. — На чужого дядю горб ломать я не большой охотник. Хочешь, чтобы я за ковригу хлеба стайки чистил? К черту! — Клим вскочил. — Не хочу!
— Э-э, Клим, нас не спрашивают, чего мы хочем.
Хватит! — махнул рукой Клим. — Что с тобой говорить. В твоей голове, как ночью в бане — темнота.
Клим ушел и приходил после этого редко, говорил мало и все больше о пустяках. Рассердился, кажется. Ну и пусть.
А через несколько дней Захар и с Павлом Сидоровичем чуть было не поссорился. Высказал ему все, что думал:
— Ты парня моего грамоте обучил — спасибо. А вот забивать ему голову разными штучками не надо. Нам они ни к чему.
— Какие штучки? Не понимаю.
— Ну что тут непонятного? Парень сейчас мягкий, как теплый воск, кого хочешь, того вылепишь. Можно честного пахаря, можно каторжника. Я бы хотел, чтобы он походил на меня и жизнь у него была такая же.
— Вот теперь понятно. — Павел Сидорович долго постукивал пальцами по столу, и Захар уже подумал было, что здорово обидел учителя — не хочет разговаривать, но Павел Сидорович совсем не сердитым голосом спросил: — Значит, ты хочешь, чтобы у него судьба была, как твоя?
— Конечно. Твоей во всяком разе я не пожелаю.
— А есть ли разница?
Захару стало весело.
— Чудак ты, Павел Сидорович!
Учитель тоже улыбнулся, но очень скупо.
— Чудак, говоришь? Скажи, пожалуйста, что ты получил в наследство от своего отца?
— Надел, что ли? Не обижаюсь. Выделил мне батька дом, значит, коня дал, коровенку — что еще? Ну, сапоги хорошие, остальное по мелочам, чашки-ложки…
— Хорошо… Как бы это тебе сказать? Каждый из нас смертен… Проживешь ты свое, что оставишь сыну?
— Откуда мне знать?
— Примерно. Два-три дома? Пять-десять лошадей?
— Не-ет! С неба мне это свалится? Останется ему дом, конь, конечно, и корова…
— Сапоги, — подсказал Павел Сидорович.
— Сапоги истрепались…
— Не богато, ведь, а, Захар Кузьмич?
— Что уж есть. Богатство — оно вроде тени, ходит рядом, но попробуй ухвати!
— Я вот о чем. Ты своей судьбой как будто доволен, с моей ее равнять не желаешь. Ничего я не имею — это правильно. А у тебя своего, твоим трудом нажитого, сколько? Что получил, то и отдашь.
— Погоди, — Захар растерянно заморгал, — погоди. Хреновина какая-то! Всю жизнь работаю, баба работает…
Он стал перебирать в памяти все покупки. Конь, батькой выделенный, издох. Купили. Плуг купили. Одежонку брали, ситчики-сатинчики разные. Железо на телегу. Больше что-то и не припоминается. Куда что уходит? Чудеса!
Павел Сидорович молча сидел у стола, подперев рукой квадратный подбородок. Вот ведь черт вреднучий, куда копнул! И помалкивает, а ты думай, как и куда твоя жизнь уходит. А что придумаешь? Сам он небось тоже не знает. Сколько лет тут продержали. Убегал не один раз, ловили и побитого привозили обратно. Колченогим через то стал — подстрелили. Теперь, кажись, можно ехать — живет. А там, в Расее, дочка, сказывает, есть, Артемке ровня. Приметил, какая жизнь у других, а что своя кувырком идет, не видит.
— Был слух: политикам слобода вышла. Домой не собираешься? — спросил Захар.
— Вышла-то вышла, — нахмурился Павел Сидорович. — Только боком. Все осталось, как было. Пока что.
— Сызнова начнете?
— Не сызнова, доведем до конца начатое.
— А чего добьетесь?
— Между прочим, и того, чтобы нашим детям осталось чуть больше, чем досталось нам.
— Без стрельбы, без убийства не обойтись ведь…
— А что делать, Захар Кузьмич? Есть маленькое насекомое клещ. Впивается скотина в шею и сосет кровь. Не стряхнешь, не сшибешь его — убить надо. Или пусть сосет?
— Не знаю я, ничего не знаю! — сердито засопел Захар.
От этих разговоров голова идет кругом. А тут еще бабье… Соберутся вечером к Варваре и шепчутся, шепчутся о приметах да знаменьях, предвещающих и кровь, и мор, и светопреставление. То огненные буквы на небе видели, то курица петухом закричала…
Однажды прибежал Клим. Полушубок нараспашку, рваная шапка на одном ухе.
— В волости был. Слушок есть, сковырнули временных. Будет, кажись, и на нашей улице праздник. Побегу мужиков порадую.
Захар осуждающе покачал головой. Веселится, дурья голова, праздника дожидается. Как раз дождешься. Заместо праздника зададут баню, почище той, что задали в пятом году мастеровым Верхнеудинска.
Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации.
Войско Чингисхана подобно вулканической лаве сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Вершитель этого жесточайшего абсурда Чингисхан — чудовище и гениальный полководец. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная, вольная жизнь, где неразлучны опасность и удача.
«Разрыв-трава» одно из самых значительных произведений Исая Калашникова, поставившее его в ряд известных писателей-романистов нашей страны. Своей биографией, всем своим творчеством писатель-коммунист был связан с Бурятией, с прошлым и настоящим Забайкалья. Читателю предлагается многоплановая эпопея о забайкальском крестьянстве. © Бурятское книжное издательство, 1977 г.
Войско Чингисхана подобно вулканической лаве сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Вершитель этого жесточайшего абсурда Чингисхан — чудовище и гениальный полководец. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная, вольная жизнь, где неразлучны опасность и удача.
Повести народного писателя Бурятии Исая Калашникова, вошедшие в сборник, объединены темой долга, темой служения людям.В остросюжетном «Расследовании» ведется рассказ о преступлении, совершенном в одном из прибайкальских поселков. Но не детектив является здесь главным. Автор исследует психологию преступника, показывает, как замаскированная подлость, хитрость оборачиваются трагедией, стоят жизни ни в чем не повинным людям. Интересен характер следователя Зыкова, одерживающего победу в психологической схватке с преступником.Повесть «Через топи» посвящена воспитанию молодого человека, вынужденно оказавшегося оторванным от людей в тайге.
В начале нашего века Лев Жданов был одним из самых популярных исторических беллетристов. Его произведения, вошедшие в эту книгу, – роман-хроника «Грозное время» и повесть «Наследие Грозного» – посвящены самым кровавым страницам русской истории – последним годам царствования Ивана Грозного и скорбной судьбе царевича Димитрия.
Книга рассказывает о жизни и замечательной деятельности выдающегося русского флотоводца, адмирала Федора Федоровича Ушакова — основоположника маневренной тактики парусного флота, сторонника суворовских принципов обучения и воспитания военных моряков. Основана на редких архивных материалах.
«…Хочу рассказать правдивые повести о времени, удаленном от нас множеством лет. Когда еще ни степи, ни лесам конца не было, а богатые рыбой реки текли широко и привольно. Так же и Воронеж-река была не то что нынче. На ее берегах шумел дремучий лес. А город стоял на буграх. Он побольше полста лет стоял. Уже однажды сожигали его черкасы: но он опять построился. И новая постройка обветшала, ее приходилось поправлять – где стену, где башню, где что. Но город крепко стоял, глядючи на полдень и на восход, откуда частенько набегали крымцы.
Роман Д. С. Мережковского (1865—1941) «Воскресшие боги Леонардо да-Винчи» входит в трилогию «Христос и Антихрист», пользовавшуюся широкой известностью в конце XIX – начале XX века. Будучи оригинально связан сквозной мыслью автора о движении истории как борьбы религии духа и религии плоти с романами «Смерть богов. Юлиан отступник» (1895) и «Антихрист, Петр и Алексей» (1904), роман этот сохраняет смысловую самостоятельность и законченность сюжета, являясь ярким историческим повествованием о жизни и деятельности великого итальянского гуманиста эпохи Возрождения Леонардо да Винчи (1452—1519).Леонардо да Винчи – один из самых загадочных гениев эпохи Возрождения.
«… – Сколько можно писать, Рембрандт? Мне сообщили, что картина давно готова, а вы все зовете то одного, то другого из стрелков, чтобы они снова и снова позировали. Они готовы принять все это за сплошное издевательство. – Коппенол говорил с волнением, как друг, как доброжелатель. И умолк. Умолк и повернулся спиной к Данае…Рембрандт взял его за руку. Присел перед ним на корточки.– Дорогой мой Коппенол. Я решил написать картину так, чтобы превзойти себя. А это трудно. Я могу не выдержать испытания. Я или вознесусь на вершину, или полечу в тартарары.
Книга Кондратия Биркина (П.П.Каратаева), практически забытого русского литератора, открывает перед читателями редкую возможность почувствовать атмосферу дворцовых тайн, интриг и скандалов России, Англии, Италии, Франции и других государств в период XVI–XVIII веков.Сын короля Сигизмунда I и супруги его Боны Сфорца, Сигизмунд II родился 1 августа 1520 года. По обычаю того времени, в минуту рождения младенца придворным астрологам поведено было составить его гороскоп, и, по толкованиям их, сочетание звезд и планет, под которыми родился королевич, было самое благоприятное.