Последнее отступление - [3]
Захар разлил в стаканы крепкий первач. Выпили.
Павел Сидорович положил локти на стол, наклонился к Захару:
— Как там, а?
— Да как… Царю, известно, по шапке дали, слободу установили. Власть новая…
— Власть новая, — подхватил Клим, — а порядки старые.
— Оно, конечно, не совсем так, — Захар посмотрел на свет пустую бутылку, поставил на место. — Раньше, скажем, были «благородия», теперь — «господа». Однако оттого, что прозываются они иначе, умирать не легче. Я, слава богу, отвоевался. Теперь чихать, кто как зовется. Мое дело десятое. Буду земельку пахать.
— Хо-хо, земельку пахать! — засмеялся Перепелка. — Ишь, чего захотел. Разевай рот шире — дадут тебе пахать.
— Почему же, дадут, — сказал Павел Сидорович, скосив глаза на повисшую руку Захара. — А вот другим…
— До других мне дела нету. Всяк за себя отдувается.
— Ну-ну, — протянул Клим. — Окопы тебя, кажись, уму-разуму не научили. Зачни мы жить по твоему рассуждению — всем крышка будет.
— Что ты от меня хочешь? — удивился Захар. — Орать на улице: не желаю новой власти, подавайте еще новее? Нет уж… Каждому свое предназначено. Нам с тобой землю пахать, Павлу Сидоровичу царей с трону сдергивать. Так-то, Клим.
— Совсем не так! — дернулся Клим. — Из меня война все жилы вымотала. А дома? Дети жрали лебеду, пухли от голода! Дочка померла. Маленькая. Разор во всем! — Клим озлился, единственный глаз, как раскаленный уголь. — За все стребую!
— Эх, Клим, — вздохнул Захар, — что стребуешь? Голову расшиби, а не вернешь войной отобранного… — Увидев, что Клим крутит головой и сейчас снова начнет выкрикивать без пользы горькие слова, Захар призвал на помощь Павла Сидоровича: — Правильно я говорю?
— Да, конечно. Кто теперь вернет сиротам отцов, кто исцелит увечных? — Павел Сидорович задумчиво прищурился. — А война все идет. Каждый день умирают солдаты. Вот что самое страшное. Не остановим войну, все больше будет сирот, вдов, разоренных хозяйств. Война и тут, за тысячи верст от окопов, несет людям горе. Ты, Захар Кузьмич, говоришь — отвоевался. Да. Станешь пахать, сеять, а хлеб заберут: надо кормить армию.
— Тут еще бабка надвое сказала.
— Да нет, не надвое она сказала, бабка. Господа свое дело знают. Царя кто сбросил? Народ. А власть где? В господских руках, в руках царевых пособников. Потому и войне конца не видно. Пока мы всем миром не навалимся на господ и не отберем власть, будут умирать солдаты, нищать мужики.
— Так это али нет, я не скажу. А только не нашего ума дело — политика. Наше дело работать. — Спорить Захару не хотелось, не хотелось впускать в душу тревогу. Пропадай оно все пропадом! Он дома. В теплой обжитой избе. Рядом Варвара, Артемка. На кровати мягкие подушки в чистых наволочках… Да, он дома. И это главное.
Захар тихо радовался отдыху. Ни думать, ни говорить о тяготах не хотелось. Но разве убережешь себя от размышлений, если вся жизнь в деревне перекосилась, и все разговоры у людей — о горестях, обидах? Правда, Варвара не жаловалась, не приучена к этому.
— Жили, Захарушка, не сильно в достатке, но нужда, слава богу, стороной обошла. Другие горя нахлебались досыта. Оскудели люди совсем. Мужиков мало, а бабы, известно, с ребятней в поле много ли сделают? Климиха замытарилась со своей ордой. Девчонку не уберегла. И ни коня, ни коровы не осталось во дворе. — Руки у Варвары с поломанными ногтями, в мелких черных трещинах, лицо задубело, у глаз прорезались морщины. Рядом с широкоплечим, рослым сыном, она кажется маленькой и слабой.
— Почему никто не подмогнул?
— У каждого своя болячка, до чужой ли тут.
А сын, до того молчавший, сказал:
— О подмоге, батя, спрашиваешь? Будто не знаешь семейщину жаднючую! Увидит, что подыхаешь, вороньем налетит и глаза выклюет.
— Ну и сказанул! — Захар неодобрительно покачал головой. — Откуль тебе знать семейщину-то? Ты бурушок[1] еще, только-только на подножный корм выходишь. Рановато тебе судить людей, да еще всех скопом.
Артемка покраснел, пряча смущение, теребнул чуб, но не согласился с батькой:
— Не слепой, вижу, что к чему. Федот Андроныч корову последнюю с Перепелкиного двора свел, не постеснялся. Будь я на месте Клима, раскровянил бы морду кабану здоровому!
— Ого! Ты шустрый у меня! — удивился Захар. — Не хвалю. При нас с матерью толковать таким манером еще можно, но при людях язык придерживай. Слово — серебро, а молчание — золото. Недаром это сказано-то. Не зря, поди, увел корову Федот Андроныч?
— За долги.
— Ну вот. Кто же попустится своим добром?
— Добро добром, но и совесть должна быть.
— Вот ведь как! Ты ему одно, а он — другое. Это отцу-то? Старина забывается. От веку у семейских молодые помалкивают, когда говорят старшие…
А сын, что ни день, охотнее встревает в разговоры, и слова у него проскакивают какие-то непонятные, чужие, не мужицкие слова. Перенял, должно, у Павла Сидоровича. Дурное — оно прилипчиво.
И уже сердясь на сына, строго сказал ему:
— Ты смотри! К политике не прикасайся, живо попадешь в тюрьму. Да и на что воробью колокольчик?
Про тюрьму Захар сказал, конечно, для острастки. Сам он боялся пока другого. Не начал бы сын походить на Клима Перепелку, всем недовольного, не охладел бы к хозяйству. Клим только тем и занят, что о жизни судит-рядит на все лады. Забежит, свернет папироску в палец толщиной, сядет по-бурятски перед открытой печкой, жжет табачище и рассуждает:
Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации.
Войско Чингисхана подобно вулканической лаве сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Вершитель этого жесточайшего абсурда Чингисхан — чудовище и гениальный полководец. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная, вольная жизнь, где неразлучны опасность и удача.
«Разрыв-трава» одно из самых значительных произведений Исая Калашникова, поставившее его в ряд известных писателей-романистов нашей страны. Своей биографией, всем своим творчеством писатель-коммунист был связан с Бурятией, с прошлым и настоящим Забайкалья. Читателю предлагается многоплановая эпопея о забайкальском крестьянстве. © Бурятское книжное издательство, 1977 г.
Войско Чингисхана подобно вулканической лаве сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Вершитель этого жесточайшего абсурда Чингисхан — чудовище и гениальный полководец. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная, вольная жизнь, где неразлучны опасность и удача.
Повести народного писателя Бурятии Исая Калашникова, вошедшие в сборник, объединены темой долга, темой служения людям.В остросюжетном «Расследовании» ведется рассказ о преступлении, совершенном в одном из прибайкальских поселков. Но не детектив является здесь главным. Автор исследует психологию преступника, показывает, как замаскированная подлость, хитрость оборачиваются трагедией, стоят жизни ни в чем не повинным людям. Интересен характер следователя Зыкова, одерживающего победу в психологической схватке с преступником.Повесть «Через топи» посвящена воспитанию молодого человека, вынужденно оказавшегося оторванным от людей в тайге.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.