Последнее действие - [6]

Он отошел шагов на двести в сторону и присел на штабель бревен. Их привезли сюда еще до войны, да так и не пустили в дело, — они наполовину сгнили, заросли чернобыльником и крапивой. Ветер нещадно трепал голые мокрые стебли, мелкий дождик сек лицо. Но Марк не старался укрыться. Эта ночь, этот черный небосвод всей тяжестью наваливались на его плечи.

Ему показалось, что он вздремнул, а может быть, спал довольно долго. Разбудил его орудийный выстрел с наветренной стороны. Выстрел грянул коротко, глухо, без отголоска. Потом где-то вдали послышался грохот разрыва. Это был звук привычный, и воображение мигом дополнило его вереницей соответствующих представлений. Усталости и апатии как не бывало. Марк встал и впился взглядом в темноту.

Мысль его четко анализировала каждый подозрительный шум. Так прошло несколько минут, а может быть, час и два, — счет времени был потерян. Наконец, он услышал стук лошадиных копыт. Всадников было несколько человек, но немного. Подковы цокали по гравию дороги. Всадники не поехали мимо корчмы, видимо, испугались света в окне и, решив объехать, свернули с дороги. Марк отчетливо услышал шлепанье копыт по размокшей пашне.

Немного спустя у развалин пивоварни, примерно там, где он недавно стоял, зашевелились две темные фигуры. Марк припал к винтовке, но тут же раздумал и опустил ее. Стоит ли пугать двоих! Он не для этого остался здесь. Надо задержать всю банду, по крайней мере пока отступающие не доберутся до своих. Марк опять сел на бревна и пригнул голову. Немного погодя совсем в другой стороне хлопнули один за другим два выстрела. Загремела черепичная крыша корчмы. И снова только ветер шуршал в ветвях старой липы, да хлопала с жалобным скрипом дверь.

Марк чуть ли не расхохотался. Его хотят окружить и взять живьем! Вспомнились давние-давние годы — школьные годы:

«Что лаешь, песик?» — «Волков пугаю». — «А что хвост поджал?» — «Волков боюсь»…

Он уже готов был пуститься в сентиментальные воспоминания детства, как вдруг совсем близко бухнуло орудие, заставив его вскочить. Снаряд, свистя, пролетел между корчмой и бревнами и с грохотом разорвался где-то в болоте. Второй разорвался между корчмой и развалинами пивоварни, а третий — в лесу. За три месяца боев Марк убедился, что артиллерия противника стреляет плохо. Но сейчас его так радовали эти выпущенные попусту снаряды. Как будто это могло ему помочь.

Больше он не знал ни минуты покоя; он слышал, он чувствовал всем своим существом, каждым нервом чувствовал, что враги приближаются, что они разделились на несколько групп, вот-вот окружат его. Казалось, мрак был полон движущихся теней. Он припал к бревнам, держа винтовку наготове.

За большаком, как раз в том месте, где всадники свернули в поле, захлопали винтовочные залпы. Гремели осыпающиеся осколки черепицы, пули царапали шершавые стены корчмы. Цель была хорошо видна, но лампа горела по-прежнему. Марк наблюдал, затаив дыхание. У него было такое чувство, будто все теперь зависит от того, попадут они в окно или нет.

Винтовки смолкли. Но через минуту на большаке, прямо против бревен, застрочил пулемет. Строчил он долго-долго, длинными очередями, с перерывами. И снова щелкали пули по неровной стене, снова гремели падающие осколки черепицы. Марк припоминал разные случаи из жизни и думал, что даже забывчивость или просто нерадивость может иногда сослужить службу. Привлеченный светом лампы, противник штурмовал пустую корчму, а отступающие тем временем переправятся через болото.

Ему не пришлось долго думать о них. Пулемет в конце концов нащупал окно. Марк не слышал дрожащего звона стекол, его заглушило тарахтенье пулемета. Но лампа погасла, и стрельба сразу прекратилась. И ветер как будто стих на минуту, только однообразно шумел дождь, и с крыши часто шлепались тяжелые капли. Щупальцы мрака шевелились перед глазами. Сейчас начнется последнее действие. Марк дополз до конца штабеля, залег, положив ствол винтовки на бревна.

По стенам корчмы забегали светлые блики. Видимо, наконец отважились осмотреть помещение. Шли, громко разговаривая, окликая друг друга. Со стороны шоссе тоже доносился шум. Фыркали лошади, звякало оружие, кто-то бравым барственным голосом отдавал приказания.

Блеснул фонарик. Марк заметил рукав шинели с тремя металлическими пуговицами, портупею, усатое лицо и помятую фуражку. Фонарик осветил еще три-четыре головы в таких же фуражках. Но Марк смотрел на другое. Значит, они захватили отставшую подводу с беженцами. Виден был лоснящийся мокрый край мешка с соломой и дальше смутные силуэты скорчившихся седоков. Кто-то выругался истошным, злым голосом. Затем раздались удары — один, другой, третий. Каждый удар сопровождался скверным ругательством. Закричала женщина, казалось, ее разрывали на части. Потом застонала протяжно, глухо, будто ей заткнули рот.

Марк крепко стиснул зубы, точно силился сдержать крик. Он припал к винтовке и стал стрелять, неторопливо водя дулом из стороны в сторону. Двое почти одновременно вскрикнули от боли и страха. Фонарик потух, сквозь треск выстрелов слышно было, как лошадь рванула телегу и помчалась с пригорка вниз.