После запятой - [61]

«В одно мгновенье — все переменится,

В один миг — очутишься в спасительном месте».

Дальше пропускаю, кончается так: «Это последняя возможность освобождения. Не сумеешь сейчас прочитать живую тайнопись — померкнут сознание и память прошлого, и полетишь вниз. Все страдания мира и Господа нашего тебя не спасут после этого.

Вспомни хотя бы свое настоящее имя, имя Учителя или Господа нашего! Выкрикни эти имена Князю Смерти! Побори страх, будь искренним хотя бы на мгновение!» — Да, круто сказано! — Ну чего ты мешаешь! — Ничего, остался последний абзац: «Упустишь эту возможность, тебя ждет беспамятство очередного воплощения». — Да, сильный стиль, ничего не скажешь. — Ага. А еще мне очень нравится, в каком-то месте, когда перечисляются способы спасения, есть такие строчки примерно: «Но ты можешь не последовать указаниям — везде находятся иноверцы». — Да, здорово. Кстати, почему христианство замалчивает реинкарнацию? — Церковь ее не замалчивает, церковь считает эту идею ересью. — Ну как же так, ведь она очевидна, без нее очень многое просто необъяснимо и явно несправедливо. — Например? — Ну, пожалуйста: почему одним все само дается, а другие всю жизнь страдают, на первый взгляд совершенно незаслуженно. Или почему одни рождаются богатыми и красивыми, а другие с рождения тяжело больны, да еще в довесок получили нищих и неразвитых родителей. Если все души появляются на свет в первый раз, как объяснить такую неравномерность? Других точек зрения просто быть не может. Да и потом, я знаю, что на Шестом Вселенском Соборе, по-моему, около шестого века нашей эры, было принято решение скрыть идею переселения душ как несвоевременную, недоступную широким массам, и облечь ее в форму притч и иносказаний. — Вот уж новости! Хотя это довольно распространенное заблуждение, но сам подумай, о какой несвоевременности и недоступности могла идти речь, когда эта идея в то время была очень модной и широко распространенной? Неужели эта идея была труднодоступней, чем понятие Триединства или Святого Причастия, или других сакральных откровений? И если бы она изначально была в христианстве, то как бы ее удалось скрыть? Ведь Библия не переписывалась. — А как ты сам объясняешь такую изначальную разницу в условиях существования? И разве можно тогда требовать со всех одинаково? — Я объясняю это так же, как это делает христианское вероучение. Церковь однозначно отвергает идею предсуществования душ где-то на небесах, и этим снимается вопрос, почему одна душа воплотилась в иных условиях, чем другая. — А откуда же берутся души? — Бог творит новую душу вследствие зачатия. И жизнь человека — это не соревнование, не бег на длинные дистанции или метание копья, чтобы тщательно следить за изначальной равностью условий и веса. Вопрос в том, как каждый распорядится тем, что ему дано. Из того, что человек привнес сам, вычитается то, что ему было дано изначально. И еще неизвестно, у кого больше преимущества, у родившегося богатым и здоровым или терпящего нужду и страдание с рождения. Обычно вторые скорее находят путь к Богу. И кто скорей спасется — крещеный с младенчества или пришедший к вере в конце жизни. Учитывается только усилие, рост. И не забывайте: «Пришедшие последними станут первыми, ибо много званых, да мало избранных». — Скажи, пожалуйста, мне важно найти связь. Вот в том, что она читала сейчас, есть какое-то сходство с описанием мытарств в православии? — Нет, совершенно. Порядок, в котором следуют одно мытарство за другим, заимствован из повествования о них Преподобной Феодоры. И я могу перечислить вам без книги, на память. — Сделай одолжение! — Пожалуйста. Первое мытарство — грехи словом, как то: многословие, пустословие, празднословие, сквернословие, кощунство. Второе — лжи: ложь, клятвопреступление, неисполнение обетов, данных Богу; третье — клеветы; четвертое — чревоугодие; пятое — лень; шестое — воровство, седьмое — сребролюбия и скупости. Восьмое — лихвы, то есть всякое ростовщичество; девятое — неправды, десятое — зависти, одиннадцатое — гордости, гордыни; двенадцатое — ярости и гнева; тринадцатое — злопамятства; четырнадцатое — убийства; пятнадцатое — волхование. Шестнадцатое — блудное (мыслями, желаниями или действиями); семнадцатое — прелюбодеяние… — Прости, а чем оно отличается от блуда? — К прелюбодеянию относится несохранение супружеской верности, к блуду — связь лиц, не венчавшихся в церкви, например, хотя и считающих себя в браке, очень распостраненный в наше время грех. Восемнадцатое мытарство — содомское; девятнадцатое — ересей (ложное мудрование о вере, сомнение в вере, отступничество от православной веры, богохульство) и двадцатое — немилосердие. — Вот это да! Чует мое сердце, гореть нам всем синим пламенем! — И скрежет зубовный… — Хватит кощунствовать, что бы там ни было, умейте с уважением относиться к вере другого. — Не знаю, сознательно ли вы вводите людей в заблуждение, или сами искренне заблуждаетесь? — О чем это вы? — А о том, что в Евангелиях самих встречаются разночтения, это уже о чем-то говорит. И потом, вы не будете отрицать, что христиане, переписывающие эти евангелия, верили в реинкарнацию. Ведь «символ веры» был принят только на Никейском Соборе, через триста пятьдесят с лишним лет после рождения Христа. А шестой Собор, если вы не знаете истории, состоялся в пятьсот пятьдесят третьем году. Он был созван императором Юстинианом, и впервые без Папы римского, которого Юстиниан до этого увез из Рима в Константинополь и продержал там фактически под арестом четыре года. Когда же Папе удалось вырваться из рук императора и он отказался приехать на Собор, императора это не остановило — он созвал Собор без Папы. Юстиниан на нем сам не присутствовал, но он собрал совет из епископов, готовых на все. Совет издал четырнадцать анафем, направленных против христианских богословов. Первая анафема гласит: «Ежели кто утверждает пресловутое предсуществование душ и намерен отстаивать чудовищное восстановление, которое является следствием этого: да будет тому анафема». — Откуда вы это знаете? — Я изучал историю христианства. И не забудьте, что Библия умалчивает о том, что делал Иисус с двенадцати до тридцати лет. Всем известно, что найдена рукопись, подтверждающая, что Он отправился с купеческим караваном по Шелковому пути в Индию, где изучал индуизм и буддизм и был почитаем в народе как святой Исса. Там он и ознакомился с идеями реинкарнации. — Ну, для этого Ему не надо было проделывать такой путь. Еврейское население, среди которого он вырос, придерживалось почти таких же взглядов на жизнь после смерти. — А как евреи сейчас относятся к идее реинкарнации? — Знаешь, сколько евреев, столько и мнений на этот счет. — Ничего подобного, в Каббале существуют совершенно однозначные указания. Там семь кругов — душа рождается семь раз и с каждым новым рождением должна себя улучшить. В седьмой раз происходит самое главное — душа либо остается в резерве, либо уничтожается. У каждого человека есть свое предназначение — тиккун, и все рождаются до тех пор, пока его не исполнят. — На самом деле, в иудаизме самое большое разнообразие верований, связанных с загробной жизнью в сравнении со всеми другими религиями. — Слушай, расскажи лучше, что там дальше происходит в твоей тибетской книге. — Когда дальше? — Ну, после суда. — На суде последняя возможность спастись. А если ею не воспользоваться, то предстоит следующее воплощение. — Так это же кайф, ребята! Перехожу в буддизм. Мне это все очень нравится. Вот тебе и вечная жизнь. — Ага. А если родишься баобабом? — Ну, это у Высоцкого уже художественная вольность или? — Ну вообще воплотиться можно заново в шести мирах, или Локах. Могу перечислить — это или Мир Божеств, Ищущих Удовольствия, или Мир Враждующих Великанов, затем Мир Рассудочных Рациональных Человеческих Существ, потом Мир Диких Животных, дальше Мир Бродячих Несчастливых Духов и, наконец, всеочищающий Ад. — И как попадаешь в эти миры — соответственно грехам? — Не совсем, там ты опять же можешь выбирать, если не кинуться в первое попавшееся чрево. — Вот, кстати, эти миры даны из Абхитхармы. Я недавно беседовал с ламой об этих мирах… — Где это? — Я же недавно был в Бутане… — Что ты там делал? — Ездил просто смотреть. Я же интересуюсь всем этим. Вот раньше, когда мы еще ходили на службу — было такое времечко у нашего поколения, вы, наверное, уже и не знаете, что это такое, так вот, нам надо было отсиживать на работе от и до. А делать было практически нечего, я решил со скуки заняться японским языком. Ну и втянулся. Постом стал делать технические переводы — вообще-то я программист, а потом и тексты всякие стал читать… — Бутан же в принципе закрытая страна? Или я неверно информирован? — Ну как — они принимают ограниченное число туристов в год, но я давно уже списался с одним там типа дипломатом, он мне устроил разрешение. Правда, обошлось мне это в круглую сумму… — Взятка? — Нет, там официально нужно заплатить. Но это не важно, меня давно волновал один вопрос, и я хотел обсудить его с ламой… — Они говорят по-японски? — Нет, но у меня был переводчик, который говорил на японском. — А что за вопрос тебя волновал? — Вот я и хочу сказать, вы мне все не даете. Я же программист, и мне хотелось узнать о местопребывании существ искусственного интеллекта. Вопрос был такой — вот человек производит этих существ, и, когда он умирает, они остаются, и в каком из этих шести миров они обитают? У меня была гипотеза, что их можно сравнить с адскими существами. — А что, ламы секут в компьютерах? Ты смотри! — Нет, мне, конечно, пришлось предварительно объяснить ламе, что это примерно такое. И тогда он задал мне встречные вопросы. Во-первых, он спросил, состоят ли они из четырех основных элементов, ну там вода, огонь, эфир, земля. Мы долго обсуждали эту проблему и пришли к выводу, что — нет. Затем он спросил, обладают ли они свойственными человеку омрачениями сознания, как-то: ревность, зависть, злоба. Я подумал и ответил, что — да. — Ну ты даешь! Какими же это? — Во-первых, я считаю, что они ревнивы. — Тут я с тобой не согласен. Я тоже занимаюсь компьютерами… — Ну хорошо, это спорный вопрос, но в любом случае у этих программ есть цель, а в буддизме цель уже считается помрачением сознания. Лама спросил, считаю ли я, что они являются продолжением человеческого сознания. Я ответил, что — да. Тогда он подумал, подумал и сказал, что они не живые. Я ему возразил, что если человек, их создавший, умирает, они могут жить и живут очень долго и вот где они в этом случае находятся? Он ответил — ну и что, ведь когда человек умирает, его сознание остается жить, так почему бы не жить продукту его сознания? В любом случае они не переживают своего творца. — А как у них там вообще относятся ко всякой технике? — Плохо. Их король запретил телевизоры, хотя он европейски образованный человек, долго жил и учился в Швейцарии. Кстати, они сейчас очень активно перенимают опыт швейцарцев, в принципе, это такая же маленькая автономная горная страна, и со стороны короля это очень мудрая политика. — А какая у них там вера? — У них там тибетский буддизм. — И они тоже верят в переселение душ? — Естественно! Я туда поехал как раз на осенние буддийские фестивали. — И перечисление возможных миров воплощения тоже совпадает? — Ну конечно! — А давно эти тексты были записаны? — Они передавались изустно задолго до нашей эры, а записаны были около восьмого века. — И ничего не менялось? — Нет, а что? — Интересно, значит, изначально они определяли мир людей как мир рассудочных и рациональных человеческих существ, правильно я понял? — Ну да, а что, у тебя имеются возражения по этому поводу? — Не знаю, но дон Хуан говорил, что раньше у людей было магическое сознание, и только с какого-то времени точка сборки у человечества установилась на рассудочном уровне. — Ты что, веришь в дона Хуана? Его же Кастанеда выдумал. По-моему, это уже доказано. — Тогда и Платона придумал Сократ, и Лао Цзы — Конфуций, и Иегову — Моисей! А Маркс был тоже — герой произведений Энгельса… — Ну не надо, их видели и другие люди, и есть об этом свидетельства. — И дона Хуана видели все из партии Кастанеды. — Да, но их никто не видел! — А ученики? Они сейчас разъезжают по всему миру, и рассказывают, и тоже книги написали. — Ну чего вы спорите! Я считаю, что если дона Хуана и не было, его надо было придумать. — Есть один мужик, который все бегает и криминал на Кастанеду вынюхивает, уже три тома написал. Он тоже жалуется, что многие пишут ему письма с подобным аргументом. — А что он имеет против Кастанеды? — Основной пафос обвинения в том, что он свою фантазию выдал за научное исследование и нарушил этику и чего-то там еще. — По-моему, он просто ему завидует. — Ага, он уверяет, что корысти у него никакой: в то время как Кастанеда зашибает за свои труды кучу денег — он, по-моему, приводит даже точную сумму, то критик сам, мол, вынужден свои доносы, написанные исключительно во имя науки, издавать за свой счет. — Бедняга, как тут не пожалеть человека. Я тоже читала эти труды. Он собрал по разным помойкам всякие компрометирующие свидетельства, натурально грязное белье вытряхивает, типа у всяких там кинутых баб взял интервью, представляете, что они могут наговорить, это все надо еще минимум на шестнадцать делить. Если бы обо мне собрать сведения по бывшим мужикам, так всем сразу захочется сжечь меня на костре после испанских пыток! — Он еще упрекает Кастанеду в том, что после его книг большинство читателей начали мечтать о рае, который им представляется такой пустыней, где они сидят и ведут бесконечные беседы с доном Хуаном. — Так это же лучше намного, чем многие другие описания рая, на которые народ до этого медитировал! По мне, жажда знания у масс предпочтительней, чем мечты о всяких райских плодах или, тем паче, гуриях у тех же масс. Вы знаете, что у мусульман правоверному обещана красавица, которая будет являться к нему каждую ночь, а наутро после всевозможных любовных услад, которые только может вместить его распаленная фантазия, она будет вновь представать ему девственной. — Что, правда? — Век свободы не видать! Я читал Коран. — Какой кошмар! А кто же выполняет у них роль вечных девственниц? Грешники, наверное? — Да уж не иначе как. — Мама родная! Будь я мусульманином, сто раз бы подумал, прежде чем согрешить! Это тебе не в котле кипеть. — Ребят, может, хватит о религии, а? Вам это просто треп, а не хило б задуматься, что вы можете всерьез чьи-то чувства задеть. Не все ж такие безбожники, как вы. — А чо, мы пытаемся разобраться, что к чему. Глядишь, и мы скоро там окажемся. Надо бы с умом прикинуть, какой рай лучше, чтоб не попасть впросак. А чего там твой Кас… — как его — про смерть говорит? — Он, кстати, считает, что Бога нет. — Как это? Если Бога нет, то кому, извиняюсь, мы здесь нужны? — Цитата. — А я и не утверждаю, что мое. — Ну как тебе объяснить, дон Хуан утверждает, что есть некая сила, или энергия, которую видящие описывают в виде Орла, не потому, что это действительно орел, а имеет как бы очертания схожие. И вот когда человек умирает, у него происходит такая яркая вспышка, он заново очень коротко, но насыщенно переживает свою жизнь, и вот при этом излучается нечто, чем Орел и питается. Но есть такие специальные техники, с помощью которых можно избежать такой участи. Индейские маги поняли, что эти впечатления и нужны Орлу, поэтому разработали такую процедуру, как вспоминание. Они вспоминают свою жизнь, минута за минутой, и стараются с первоначальной силой пережить все, что было… — Это же невозможно, мы вытесняем многие события и эмоции. Не говоря о том, что семьдесят процентов переживаний проходят мимо сознания. — Я же говорю, что у них специальные техники, которые делают возможным полное вспоминание. Они начинают с ближайших, ярких событий и постепенно вспоминают все. И вот они как бы еще при жизни дают Орлу требуемую пищу, и после смерти, то есть у них уже не смерть, а сознательный уход, Орел дает им возможность пройти беспрепятственно мимо себя. — И что тогда? — Тогда они обретают свободу и могут исследовать бесконечные миры. — Гурджиев тоже говорил о подобном — представьте себе, что мы живем в огромном, великолепном замке, но обитаем при этом в подвальном отделении, и думаем, что это весь мир. Но мы можем выйти из него и осмотреть весь замок со всеми его комнатами. Но это еще не все — мы можем выйти из замка даже и попасть в огромный, неизведанный теперь уже действительно мир. — Подожди, а как же близкие? Они же на самом деле умирают? — Дон Хуан говорит, что путь мага — это путь воина, и надо быть готовым ко всему, в том числе к одиночеству. Если ты можешь убедить близких тебе людей встать на один с тобой путь, то это твоя удача. Но, к сожалению, это очень редко удается. Хотя многие индейские племена целыми поселениями уходили сознательно, с детьми. К ним приходили, а их уже и нет, как бы загадочным образом. — Подожди, так получается, по-ихнему, что этот орел и есть Бог? — Нет, Орел — это сила, объективно существующая, которую многие видели и описывали. Но они честно говорят, что не могут объяснить, что это такое, и этим своим отсутствием претензии на всеобъемлющее знание и описание они мне очень импонируют. А про Бога дон Хуан говорит, что существует такая человеческая матрица, абсолютно безличностная, по которой в принципе любой человек может перемещаться и испытывать соответствующие переживания. В одной из ячеек и находится ощущение божественности, которой каждый человек придает привычные ему формы, примерно как в Тибетской книге. — Вот что-что, а про матрицу твой Кастанеда своровал у Грофа. Вот этот его критик многие параллели уследил, а этой не заметил, надо б ему написать. Гроф издал свои книги про ЛСД-терапию раковых больных задолго до того тома Кастанеды, в котором говорится про матрицу, и дал полное ее описание, исходя из трипов своих пациентов. — Ну если это и правда, то говорит только о том, что такая матрица действительно существует, а кто ее первый описал, не суть важно. Индейцы яки передавали знание об этой матрице своим ученикам задолго до твоего Грофа. — Ребят, ну чего вы? Я так не люблю все эти споры по поводу религий. Ведь если вот так трезво посмотреть, все согласятся, что есть некая сила, нас сотворившая, а как ее назвать — Природой, Абсолютом, Богом, энергией — не все ли равно? Зачем все эти споры, войны? Пусть каждый называет, как ему нравится. Ведь центром любого учения религиозного является любовь к ближнему. Ни один пророк или адепт не желал, чтобы люди убивали друг друга во имя веры. Ну чего вы, давайте жить дружно! — Вот молодец! Я тоже считаю, что человечество придет к интеграции религий, и это время наступит довольно скоро, через пару лет мы вступаем в эпоху Водолея, а Водолей, как известно, за преодоление всяких границ. — Вы что, увлекаетесь астрологией? — Не только увлекаюсь, это моя профессия. — И позвольте в таком случае полюбопытствовать, какая планета будет представлять вашего интегрированного Бога? — Не Бога, а представление о нем. Я сам верующий и считаю, что Бог всегда был, есть и будет один, и оттого, как мы Его называем, Он не меняется. — А дозволено будет узнать, как вы Его называете? — Пожалуйста. Мы Его зовем Учитель. — Мы? — Да, у нас сложился круг единомышленников, и мы надеемся, что в двухтысячном году большая часть человечества присоединится к нам. — И вы все астрологи? — Нет, у нас у всех свои профессии, но вообще опять же я уверен, что астрология вскорости станет признаком грамотности. Раньше мерилом грамотности, ее минимума, было овладение алфавитом, умение читать-писать, сейчас появился новый показатель грамотности — умение пользоваться компьютером, скоро люди, ничего не понимающие в компьютерах, станут в диковинку. Третьим показателем грамотности станет астрология, люди поймут, насколько это важно, без маломальской ориентации в движениях планет никто не будет принимать важных решений. Уже сейчас интерес к астрологии так велик, что уже можно говорить о начале ликбеза. Большинство газет печатает астрологические прогнозы, и хотя это страшная профанация, эти газетные предсказания, но уже можно судить об уровне интереса. Я по себе вижу, за последние годы количество моих клиентов заметно увеличилось. — Вы делаете предсказания за деньги? — Конечно, надо же что-то кушать, как вы думаете? — А каков социальный статус ваших клиентов? — Вы знаете, ко мне практически ходят люди из всех слоев. Основная масса — это, конечно, люди из коммерческих предприятий, обычно они интересуются, вкладывать ли деньги в какое-то предприятие, устанавливать ли деловые отношения с конкретными фирмами… — А вы что, и в коммерции разбираетесь? — Я разбираюсь в звездах. Достаточно узнать, в какое время поступило конкретное предложение, и по расположению планет можно со стопроцентной точностью сказать, будет ли это предприятие иметь успех и каких неожиданностей следует опасаться. Понимаете, они сами убеждаются, насколько это оправданно, и рекомендуют меня дальше. А поскольку коммерческие структуры у нас в стране сейчас наиболее платежеспособные, подавляющее большинство моих клиентов именно оттуда приходит. — А криминальные элементы вам попадаются? — Бывают, конечно, коммерция без них ведь пока не обходится. Один раз даже наемный киллер был. — Он что, прямо так и представился? — Нет, вы знаете, это такие люди, они предпочитают молчать, даже когда сами приходят к астрологу, информацию из них вытягиваешь клещами. Когда человек не знает точного времени своего рождения, мне нужно уточнить какие-то даты, чтобы правильно вычислить асцедент. Мне приходилось обо всем самому догадываться, он только сухо подтверждал. Знаете, сначала он произвел очень благоприятное впечатление, скромный такой, воспитанный. Он пришел ко мне домой, у меня жена, дочка, заходят в комнату, он так вежливо с ними, предупредительно. И ничего не говорит. А у нас, у астрологов, есть такая присказка: «Клиент всегда не прав», потому что обычно клиент утверждает одно, а звезды показывают другое, и в результате выясняется, что клиент или скрывает, или забыл, а то и вытеснил. С этим тоже, он отмалчивается, говорит односложные вещи, а я вдруг смотрю — вы что, говорю, в таком-то году в тюрьме сидели? — Да, говорит. Я смотрю дальше — за убийство, что ли? — Было дело, подтверждает. — А вам не бывает противно иметь дело с подобными людьми? — Ну что значит противно? Когда видишь натальную карту человека, зачастую понимаешь, что он мог поступить так, и никак иначе. Бывают очень жесткие обстоятельства, над которыми человек не властен. Начинаешь терпимее относиться к людям. Вам же не становится противен как человек актер, играющий на сцене злодея? Вы понимаете, что это роль. — То есть вы исключаете всякую свободу воли и выбора, если я вас правильно понял? — Ну как, представьте, что мы являемся металлической пылью. Тогда, зная, в каком направлении будут перемещаться магнитные поля, вы можете предсказать, как будет двигаться вся масса со всеми отдельными представителями, какой бы душой или интеллектом они ни обладали. Единственное, что в их власти, — это предвидеть направление и не сопротивляться — это бесполезно. А может быть, самому приложить все усилия для движения в этом направлении, тогда можно на сумме этих двух сил выскочить за пределы магнитного поля. — Но к счастью, мы если и являемся пылью, то не металлической, а глиняной, но при этом Бог вдохнул в нас свое дыхание, так что ваш пример не очень удачен и не убеждает. Вы исключаете сознание, которое нам дано, в отличие от неживой природы или даже от животных, и в связи с которым мы подчиняемся совершенно другим законам. — А с чего вы взяли, что звери и даже то, что вы называете неживой природой, не обладает сознанием? Я вам даже больше скажу — есть большое количество существ, недоступных вашему восприятию, но тем не менее обладающих достаточно широким сознанием, возможно, даже превышающим пределы, доступные среднему человеку. — Точно, дон Хуан также дает определение живому как способному к осознаванию. — Не чертей ли и всяких там леших вы сейчас подразумеваете? — В вашей терминологии их так именно и кличут, но, кстати, и ангелы входят в эту категорию невидимых существ. И способность человека к осознаванию ни в коей мере не аннулирует планетарный принцип. Планеты — это опосредованный язык, знаки, с помощью которых Бог говорит с нами. Планеты символизируют всевозможные принципы взаимодействия человека с самим собой, социальным окружением, внешним миром и даже с космическим сознанием, в частности за последнее отвечает Уран. Естественно, что астрология не исключает прямого участия человека в своей судьбе, заданность каждой планеты в определенном зодиаке указывает на то, где и каким образом будет проявляться планетарный принцип, но то, как человек распорядится этой данностью, зависит от уровня проработки самим человеком своего гороскопа. Планеты указывают только, в каких условиях будет протекать процесс становления человека, они только намечают кармический рисунок, но отношение к нему во власти человека — оговорюсь — с определенного момента в его развитии. Более того, дойдя до некоего уровня, человек может развязать многие кармические узлы не только у себя, но и у своего окружения. — То есть вы тоже верите в реинкарнацию? — Не просто верю, я знаю, что это реальное положение. С какого-то времени у меня открылся третий глаз, я научился видеть предыдущие воплощения других людей. Астрология и возникла как наука из буддизма. В Индии до сих пор есть деревушка, в довольно труднодоступной местности, где живут астрологи, передающие древние знания от поколения к поколению. Вот они много чего знают, не то что мы, вынужденные собирать эти знания по крохам. Они могут построить человеку не только карты его предыдущих рождений, но и будущих, с точным указанием времени и места рождения, а также и пола. — То-то и оно. Христианство против астрологии и прочей всякой ворожбы. — А как вы думаете, кем были те волхвы, которые пришли поклониться новорожденному младенцу с дарами? — А как насчет смерти, вы можете ее предсказать? — Безусловно. Я, кстати, видел в ее натальной карте настораживающие моменты, не помню, зачем я в нее полез недели две назад — кажется, она позвонила, сказала, что у нее депрессия, но я увидел, что к тому были объективные показания, сказал, чтоб потерпела, дней через пять напряженные аспекты планет должны были смягчиться, а потом пригляделся и заметил, что как раз ко дню ее гибели там что-то нехорошее образуется… — А что конкретно? — Долго объяснять, вы же не знаете принятой терминологии, но, грубо говоря, транзитный Сатурн становился в оппозицию натальному Солнцу аккурат в восьмом доме. Это само по себе очень неприятно, но и вдобавок были всякие тонкости. Я пытался до нее дозвониться, чтобы предупредить, но то ли ее дома не было, то ли не хотела трубку брать. А потом я уехал в командировку и… — А что бы вы ей сказали — ты умрешь такого-то числа? — Я бы ей сказал, что у нее в эти сроки будет напряженное время, чтоб была осторожней. — Если суждено умереть, то ничего уж не сможет спасти. Знаете эту притчу, про свидание в Самарре? — к купцу прибегает слуга, весь запыхавшийся, и начинает просить, чтоб тот отдал ему лошадь и отпустил в Самарру. Купец интересуется, к чему такая поспешность, слуга объясняет, что только вот, гуляя по рынку, увидел в толпе Смерть, которая пригрозила ему косой, и он хочет уехать в Самарру, чтоб быть подальше от нее. Купец сжалился над ним и отдал самую быстроногую лошадь из своих конюшен. Слуга тут же вскочил на нее и умчался в Самарру, а купец отправился на рыночную площадь и действительно увидел там Смерть. «Зачем ты напугала моего слугу?» — спросил он у нее. «Да я и не думала его пугать. Я просто очень удивилась, увидев его. Ведь у нас с ним на сегодняшний вечер назначено свидание в Самарре, и я подумала, как же он успеет, если до сих пор находится здесь». — Если все настолько предопределено, зачем вообще нужно всё, астрология в частности? — Зависит, как вы будете распоряжаться своим знанием. На Востоке, например, есть специальные монастыри с астрологами. Люди приходят туда умирать. Астролог вычисляет точный день смерти, и оставшееся время под руководством монахов пришедшие туда готовятся к смерти. Это же целая культура! — У нас в Европе тоже было совершенно иное отношение к смерти. Я прочитал переписку всевозможных людей, живших пару сотен лет назад, — тогда ведь даже ждали смерти как избавления, готовились к ней загодя, прощались со вкусом и толком. — Все зависит от веры в Бога. Вот эта старая дама, Кублер-Росс, зачинательница хосписов на Западе, — всю жизнь учила своих пациентов не бояться смерти, а недавно я прочитал ее интервью, она сейчас сама умирает от рака, — так ее спросили, чего ей не хватало в жизни, она ответила: «Безусловной любви» и призналась, что ей страшно умирать. — Да, если бы знать, что после смерти что-то бывает, а так… — Я лично знаю по собственному опыту, у меня переживание было такое… — Что, клиническая смерть? — Нет, не знаю, как назвать, поэтому до сих пор никому не рассказывала. Но раз уж зашел разговор, и вы все такие умные, может, сами мне скажете, что это? Бывает у меня, приходит ко мне один общаться и не то, чтобы во сне, но по ночам. Он мне всякие вещи показывает, предсказывает, которые потом случаются. И вот он мне сказал недавно, что умру я, когда дочке моей исполнится восемь лет, то есть через два года выходит. И он мне показал, как это бывает. Я сама была удивлена, он повел меня к месту, где стоит длинная очередь на тот свет, и все так спокойно ждут. И что для меня было неожиданностью, там были не только люди, но и сломанные автобусы и всякое такое. И все спокойно дожидались своей очереди. Я видела — ну как вас сейчас. Я уверена, что так и бывает, а что потом — мне не показали. Про Бога тоже ничего не знаю. — А я вот верю, что Бог есть. Но только у меня такая теория есть — Бог не в состоянии выполнять просьбы всех сразу и слушать всех вместе — представляете, какая какофония получится, если сложить наши просьбы разом? Вот он сидит себе там на облаках и думает — сейчас послушаю, чего не хватает Ваське Иванову, а теперь — какая надобность у Маньки Сидоровой. Со мной так было однажды — захотелось мне ночью пописать, а живем мы в коммуналке, коридор такой длинный. Добрела я до туалета кое-как — очень уж за день вымоталась, сделала свои дела, ползу обратно и думаю: вот черт, теперь еще и на кровать забираться! Дело в том, что я живу с другом, а он у меня такой длинный, и конституции нехилой, а ложится на кровати всегда с краю и мне через него перелезать приходится. А в тот день сил ну никаких не было, иду и думаю: Господи, ну хоть бы он на этот раз к стенке подвинулся, — хотя и знаю, что напрасные надежды — никогда такого не было за пять лет совместной жизни. Подхожу к кровати, что-то непривычное — всматриваюсь — батюшки, и впрямь отодвинулся, лежит у стенки! Я схватилась за голову — надо же, какая дура! — а могла ведь «мерседес» попросить! Это была как раз та минута, когда Господь решил меня послушать. — Ну зачем же ты так Бога-то? — А что такого? — Что ж ты думаешь, что Он не может слушать всех сразу? Да ему это что тебе почесаться. Другое дело, стоит ли ему слушать просьбы всех. — Так я о том же. У меня иной раз у самой уши вянут, как только прислушаюсь, о чем это я прошу Господа. А таких, как я, — тьма. Вот Он и сидит, наверное, закрывши ладошками уши и зажмурившись, посидит-посидит, а потом пожалеет — какие-никакие, а все ж Его творения, дай, думает, послушаю, чего теперь-то не хватает этим бедолагам для счастья. А мы тут как раз именно в эту секундочку просим о ерунде какой-то, привыкли уже, что Он нас не слышит, и чего стараться, уже и просим как бы не у Него, а так, риторически, ради красного словца. — А ты у Него хоть раз просила «мерседес»? — Какой еще «мерседес»? — Ну ты сама говорила только что. — За кого ты меня принимаешь? Это я просто так сказала, для примера. Надо будет, на «мерседес» я и сама заработаю. У Бога и без того забот хватает. — Вот видишь. Тогда не ропщи почем зря. Сказано же: «Просите — и дастся вам». Если по-настоящему попросить, будет дано. — Вот уж сколько раз просила, и ничего. — Так я ж говорю — по-настоящему, а не так, что сегодня снег, а завтра палящее солнце. Если действительно чего-то захочешь и сосредоточенно попросишь, то получишь. — А мне кажется, ты не прав. Богу все-таки видней, что тебе нужно на самом деле. Эдак и простуженный ребенок может страстно пожелать мороженого и посчитать родителей, не торопящихся покупать ему, извергами. У тебя самого разве не было так, что ты задним числом благодарил провидение, не позволившее тебе получить то, что раньше казалось жизненно необходимым, но потом, с новых позиций определенно заводящим в тупик? — Да, у меня тоже было — я рыдала, что не поимела чего-то, а потом выяснялось, что схвати я это — лишилась бы более важного. — А в буддизме вообще наличие всякого желания считается помрачением сознания. — А если я желаю чего-нибудь хорошего, что, тоже нельзя? — Видишь ли, не нам решать, что хорошо, что плохо. — Есть несомненные вещи, весьма однозначные. Допустим, кто-то заболел и я желаю ему выздоровления, тогда как? — Если ты так настаиваешь, я могу процитировать банальности типа не пожелай другому того, что себе желаешь, ему это может не понравиться и в том же духе. — А если этот другой сам хочет выздороветь и вслух об этом говорит, что тогда? — Ну известно же, чего стоят все наши вслух высказанные желания, а потом, я уже объяснил, наличие желания свидетельствует о заблуждении, следовательно, поддерживая его в этом, ты потакаешь его ошибкам, потворствуешь сбиванию с пути. Все, что ты можешь сделать для другого, — это только любить. — Боже, как наивно. Я никогда не понимала этого места в Библии — «возлюбите ближнего как самого себя», когда все кругом себя только ненавидят. — Молиться больше надо. — Да брось ты, не могу больше этого слышать. И в церковь-то заходить противно, одни только прицерковные старушки чего стоят в своей злобе, шипят только да следят с вожделением, когда ты чего не так сделаешь, по их мнению, вот тогда наступает их звездный час. И это люди, у которых ни дня без церкви, здорово же им это помогло посветлеть. Да уж коли на то пошло, некоторые ребята так светились на моих глазах после приема кислоты, что… — Да потише ты, так и самой засветиться недолго. — А мне уже нечего терять, я уже два раза отсидела за наркоту, мне что здесь, что там одинаково хреново. — Да ты что, когда ж ты успела? — А вот пока вы по заграницам разъезжали. — Что-то мне никто об этом не рассказывал. — А я тогда свалила из этой тусовки. Интересные мне люди уехали, а остальные… — А как же ты попалась-то? — В первый раз взяли во время покупки, а… — Ужас какой. И где ты сидела, в женской тюрьме? — Ну да, а где ж еще. — Ну и как там, очень погано? — Ну как сказать. — А что там за люди сидят? Это похоже на то, что в книжках пишут? — Ну сидят там тетки всякие семидесятых годов, такие, с понятиями, мне так странно было среди них находиться. — А за что сидели они? Были среди них политические? — Да какое там. Обыкновенные тетки, одна мужа зарезала по пьянке, другая кого-то там обвесила, еще одна — жена мафиози, вместе бизнес крутили. — Слушай, а правду говорят, что там какие-то ненатуральные отношения между женщинами? — Ты лесбиянок имеешь в виду? Да, там некоторые живут парами, они это называют семьей. — То есть там не как у мужиков, что все одного трахают? — Да нет, там есть несколько активных теток, вот они влюбляются, все по-настоящему, и живут вместе. — А если та, в которую влюбились, не хочет? — Ну, тогда слезы, страдания, все на самом деле. Насилия не бывает, если ты об этом спрашиваешь. — Нет? — Нет. А второй раз я сидела совсем уже в других условиях, там открыли новую тюрьму, она была как филиал дискотеки, нормальные девчонки сидели. Вот как мы с вами. Тут же мода такая пошла, всех стали брать без разбору на дискотеках, облавы устраивали. Ментам лафа пошла, заходят на дискотеку, там все дети из хороших семей, оружия ни у кого нет, никто не сопротивляется, и вроде и статистика есть, борьба с преступностью, тюрьмы заполнены, и многие родители потом своих чад выкупают, вроде и заработок, и никакой тебе нервотрепки. Во второй раз не скучно было сидеть. — Да, сейчас, видать, хорошие здесь времена настали. Когда я сидел десять лет назад, это было нечто. Меня ж посадили за гомосексуализм. — Да уж это мы помним. Но ты тогда не рассказывал, каково тебе было, а потом свалил за бугор. — Еще бы не свалить. Что я хорошего видел в этой стране. В восемнадцать лет посадили, мерзавцы. Я как вышел из тюрьмы, все мысли были о том, как бы отсюда побыстрее сделать ноги. А там я уже восемь лет живу с мужем, и никто нас не трогает. Вот впервые за эти десять лет сюда приехал, все боялся, что опять посадят. — И что, все восемь лет ты за одним мужем? — Конечно, сладкая моя, я же не шлюха какая-нибудь. Муж у меня хороший, он меня полностью содержит. Я там получил два диплома, теперь повесил на стенку для красоты, больше ни для чего они мне не нужны. Я еще когда в Раше был, все завидовал теткам, которые целыми днями сидят в парикмахерских, вот, думал, мне бы такую жизнь. И вот теперь я ее имею. Каждый день хожу в парикмахерскую. — Слушай, но это же скучно! — Не знаю, рыбка моя, может, тебе и скучно наедине с собой, а мне так — хорошо, я в бассейн хожу, по магазинам, совершенно не скучаю. Вот сюда боялся приезжать, но пока не трогают. Я еще пару денечков побуду и уеду от греха подальше. — А как ты тут попался? — Да меня жена собственная заложила. Я с тех пор знаю, самые страшные создания на свете — это нетраханные бабы. — Зачем же ты женился, да еще в восемнадцать лет? — А алиби нужно, рыбка моя? Я тогда маленький был, боялся. Да и она сама все ко мне приставала, чтоб я женился. Я и сейчас ничего, а тогда вообще красавчиком был, весь в соку. Когда меня собирались сажать, мне все друзья говорили — ой, туго тебе придется в тюрьме, все будут к тебе лезть. И ничего подобного, никто не приставал, наоборот, все от меня шарахались, как от чумного, вокруг меня все время вакуум был радиусом в три километра. Никто даже в мою сторону не смотрел, все только косились. У них же это считается страшным унижением, и вот они никак не могли вбить в свои бошки, как же это я по доброй воле этим занимался. Русские мужики — страшное дело. Это такие дубари. Я понимаю девушек, которые за иностранцев замуж выходят. — Слушайте, ну и компашка у нас собралась, такое впечатление, что все уголовники. Прямо у всех такой опыт, я уже прям закомплексовываться начинаю. Мы вроде говорили о религии. Меня заинтересовала ваша мысль о грядущей интеграции религий. Вы действительно считаете, что это возможно? — Я считаю, что только это и возможно. — Вот это чепуха. Простите, пожалуйста, но тут я не могу молчать. То, о чем вы говорите, совершенно нереально. Это не только утопическая, но и абсолютно вредная идея. Для иллюстрации могу привести вам анекдот из реальной жизни. Это было совсем недавно, когда главы религиозных объединений нашей страны решили совместно выработать документ, призывающий народы к миру и единству. Все было хорошо, пока не стали утверждать окончательный текст воззвания. Текст был подготовлен Патриархией. Но тут баптисты возразили, что они не могут подписать текст без одной евангельской цитаты. Раввин сказал, что он предпочитает ссылаться на цитату из Ветхого Завета. Православные согласились. Но тут мусульмане потребовали, чтобы соответствующая цитата была из Корана. И уже когда почти пришли к соглашению, встал буддист и попросил исключить слово «Творец». И получилось вполне светское воззвание. — Ну и что вы намереваетесь этим случаем проиллюстрировать? — То, что, по-моему, совершенно очевидно — всякая попытка объединения религий приводит к истреблению их сокровенного начала. — Если понимать под объединением вычеркивания несоответствий, тогда конечно, тогда ничего не останется. Я же под интеграцией понимаю возможно более бережное слияние религий, что приведет только к расширению общего пространства религиозного мировосприятия. В конце концов, вы же согласитесь, что Бог един, что верим мы в одного Бога, независимо от того, как мы к Нему обращаемся и обращаемся ли вообще. — Насчет того, что Он един, я, конечно, возражать не буду, но верим ли мы в одного, тут уж простите. Я верую в Спасителя нашего Иисуса Христа и других богов не признаю. — Говоря в одного, я подразумеваю не того, что люди считают за истинного, а то, что Он действительно Один, явившийся нам под разными именами. — Ну тут уж совершеннейшая ересь, молодой человек. — Вы вольны оставаться при своем мнении, однако я считаю, что это были пусть и не одна и та же личность, но все же разные проявления одной Сущности, явившейся к нам в различных обличьях в соответствии с нашим возрастом, потребностями, насущными именно в это время способностями к пониманию — вы же не станете возражать, что в различные исторические периоды человечество было весьма сензитивно к одним видам мироощущения и совершенно игнорировало другие. И в конце концов, в связи с национальными особенностями темпераментов различных народов, которым именно Он считал нужным явить себя. — Я не хочу даже и спорить с вами, но то, что вы несете сейчас, простите, но — чушь несусветная. — Позвольте мне вмешаться в вашу беседу, но в связи с вашим замечанием о национальных особенностях — заметили ли вы, что такие, казалось бы, чисто внешние различия между столь близкими по темпераменту и прочему, если принять во внимание другие религии, католиками и православными, указывают на тенденцию к глубоким внутренним противоречиям? Вот, казалось бы, такая чисто уставная деталь — креститься ли справа налево или слева направо, свидетельствует о глобальной разнице мировосприятия? Ведь что символизирует этот жест, начинающийся, заметьте, мягко и плавно — во имя Отца и Сына и Духа Святого и завершающийся прямо-таки битием себя в плечо — изыди, Сатана! Православные считают, что Сатана, прости Господи, находится за левым плечом, а католики — что за правым. И заметьте, что у народов, исповедующих православие, есть тенденция обвинять во всех политических недоразумениях левые силы, а у католиков — правые. И исторически это вполне оправдано, вот что представляет интерес, на мой взгляд. — Я ничего не понимаю в вашем споре, кроме того, что вы каким-то образом придерживаетесь разных, м-м, вероисповедований, если можно так сказать. Мне всегда было интересно — как это человек вдруг выбирает себе религию. Я вот человек неверующий, то есть бессознательно верующий, просто я никогда над этим не задумывалась, что да как, но безусловно признаю, что что-то такое есть, кто-то разумный нас сотворил, просто из хаоса такая сложная система, как наш мир, сама по себе не могла организоваться, это и ежу понятно, но поскольку я родилась в России, то я как бы автоматом православная. Меня уже в детстве бабушка крестила в православной вере, поэтому я не понимаю, как можно вот так взять и выбрать себе религию? — Ну знаешь, если на то пошло, я недавно видел статистику, и по ней получается, что в России православных меньше всего. — Как так может быть? — Ну это вполне понятно, ведь у нас тут после перестройки образовался самый богатый в мире рынок душ. Сюда понаехали, по-моему, представители всех религий и конфессий, которые только существуют в мире. — Да, действительно, мы были к тому же самым дешевым в мире рынком душ. На что только народ не покупался, в какие крайности кидались, если вспомнить. — Некоторые до сих пор не могут выбраться. — Вы слишком метафорично говорите, я потерял нить. Есть ли какая-то связь с гоголевскими душами? — Нет, гоголевские души сидят в правительстве. Им некогда заниматься поисками истины. — А зачем им заниматься, когда у них уже есть вера своя. Вы хоть заметили за своими поисками, что коммуняки опять тихой сапой пробрались в правительство, без лозунгов, без революций, путем банальных карточных подтасовок? Мутили воду своими назначениями и переназначениями, когда все устали за этим следить, у власти опять оказались те же, что и раньше, до перестройки. Только называют себя демократами, а ведь все тот же состав. Для отвода глаз создали новую компартию, которая якобы в оппозиции. — Вот вам и наглядный пример национальной склонности к определенному вероисповеданию. Видать, никуда нам от них не деться. Ты их в дверь, а они в окно. — А вы их дустом пробовали? Хотя это был анекдот про наоборот — когда иностранец приезжает в совок, видит, как коммуняки людей мучают — и жрать нечего, и работа тяжелая и все такое прочее, а они все чего-то там карабкаются, ножками трепышат, он и спрашивает: а вы их… — Глупый анекдот. Иностранцы слыхом не слыхивали, что такое дуст. Это наше родное. — А я вот даже не знаю, что это такое. — Я тоже. — Ну вот видишь. Мы перестали производить, что ли, раз молодежь не имеет представления? Было такое средство — тараканов и прочую нечисть морить, жутко ядовитое. В обработанном помещении людям не рекомендовалось находиться в течение нескольких дней. Обычно все брызгали перед отпуском. — А тараканы все равно до сих пор не перевелись. — Это тоже национальная особенность. На Западе тараканы не водятся, даже в захваченных полуразрушенных домах, в которых срач такой, как у наших бомжей, и то нет тараканов. По первому разу мне как-то даже не по себе было, пошел там в гости к одному неформальному художнику, обстановка как у нас, все родное, тем сильнее чувствую, что чего-то не хватает для полноты натюрморта, такой завершающей, но важной детали, без которой картина мертва, все маялся, что же там не так, и только вернулся домой, зашел к себе в мастерскую и меня осенило — ба! тараканов-то и не хватало. — Не знаю, про какой ты там Запад говоришь. — А про Германию. — Ну, в Германии может быть, зато в Америке такие огроменные тараканы, нам такие и не снились. — А в Германии, кстати, крысы живут в подвалах старых домов, такие отожравшиеся, и мышки в метро по рельсам бегают. — Ну, в Германии и олени с кроликами по паркам носятся, тоже не худые, кстати, и никому в голову не приходит их на шашлык употребить. — Ну там же у них зеленые разгулялись, не остановишь. Им уже удалось вбить капитально в общественное сознание, что животных нельзя убивать. Я там у них телек смотрел — кошмар просто, детей насилуют и убивают чуть ли не через день, на крайняк не убивают, а держат взаперти, чтоб по интернету показывать за бабки, а животные ни-ни, это святое. — А просто там, наверное, животные лучше охраняются, небось в каждом парке по ночам несколько ментов дежурят, а потом, там никто не голодает, не забывай. Там, наверное, за каждого убитого оленя такие штрафы вынуждают платить, что дешевле в магазинах десять таких оленей купить. Уже полностью готовых к употреблению. — Ну не знаю, я там опять же видел по телеку, теток разных показывали, у одних убили детей, изнасиловав, а у других бяки соседи убили кошечек или собачек. Так вот тетечки с кошечками и собачками вовсю заливались слезами. А те, у которых дети, — я специально смотрел, — ни одна слезинку не проронила. — Ну это же совсем разные вещи. Ну о чем ты говоришь! Вспомни: «Магдалина билась и рыдала, ученик любимый каменел, а туда, где молча мать стояла, так взглянуть никто и не посмел…» — Не знаю, у нас бы женщины в таком случае даже интервью бы не стали давать. — Ну ладно, ребята, чего вы. В каждой стране свои тараканы. У одних это крысы, у других это олени, а у третьих они больше наших. Ну что теперь нам, не жить?