После запятой - [45]

Видимо, это нервный тик, теперь и это подмигивание началось. Да так загадочно я это проделываю, будто прима на дешевых подмостках. Ну вот, доигралась, теперь совсем не совладать с лицом. Надо же, что только не выделывает, теперь это уже какое-то животное — кошка, с ушами, с усами из лески, когда я успела прикрепить, шерстка выпадает, кожа под ней до неприличия розовая, неловко как-то, чем бы прикрыться, ведь смотрят, морда вытягивается, нос приплюснулся, это же поросенок, скорее свинья, глаза такие наглые, самовлюбленные, какой же тварью я могу быть, оказывается. Но у свиньи не такая голая кожа, вот и абрикосовая щетинка появилась, стоило лишь подумать. Это неподражаемо, мне нужно на сцену, такой талант. А я ведь уже на сцене, как я успела сюда попасть? Наконец-то слышу заслуженные аплодисменты. Нужно изящно раскланяться, так меня учили — это важнейшая часть актерского искусства. Ну же, что с тобой, ты опять в ступоре? — испортишь все впечатление от представления. Почему она не двигается? Какая бездарность — взять и вот так оплошать в последний момент. А аплодисменты продолжаются — хотя это не совсем аплодисменты… — это крики, публика ее освистывает, похоже. Какие страдальческие звуки — так рвать душу только оттого, что она не кланяется.

— Принеси мне, пожалуйста, водички. И сигарету, я, кажется, на кухне оставила свою пачку. — Сходи лучше в ванну, сделай что-нибудь, я не хочу детей. Заодно и захватишь по пути. — Не волнуйся, я принимаю меры. — Не обижайся, куда ты? Ну что ты? — Ты будешь курить? — Давай. Не обижайся, правда. Ну что же делать, я не хочу детей. — Мне неприятен тон, каким ты это сказал. Я к такому не привыкла. Ты с ней тоже так разговаривал? — Слушай, давай не будем ее трогать. Я и так чувствую себя виноватым, что поддался слабости. — Ха-ха-ха, приехали. Это я, выходит, тебя искусила, бедненького? — Не надо так говорить. У меня такое чувство, будто она на нас сейчас смотрит. Может быть так? — Откуда у тебя эта фотография? — Выпросил у ее родителей. А что? — Просто интересно, я никогда раньше не видела. И как-то странно ты ее повесил — прямо в изголовье. — А что? — Я как сюда вошла, сразу напряглась из-за нее, но не решилась тебе сказать. Повесил хотя бы в другой комнате — Почему это? Я хочу ее все время видеть. — Но я думаю, что я не первая и, во всяком случае, не последняя женщина, которую ты будешь сюда приводить. Как ты можешь всем этим заниматься под ее портретом? Если у тебя нет каких-то особых извращений, то такой эксперимент может плохо кончиться. — Если хочешь знать, ты первая с тех пор, как… — Ну пойми, что речь идет не об этом. Мы, наверное, вообще сделали ошибку, поддавшись соблазну, ведь ни мне тебе, ни тебе мне ее заменить не удалось. Может, попробовать и стоило, но я побаиваюсь за твой рассудок, тебе нужно убрать из спальни ее портрет. — Никуда я его не уберу, ладно, может, ты еще и мебель начнешь по-своему переставлять? Когда я говорил о присутствии, я имел в виду не фотографию.

Пора отсюда сматываться. Он разговаривает с ней, а смотрит в мою сторону. Еще и вправду они меня увидят. Неизвестно, как я теперь выгляжу. Не нужно их пугать и расстраивать. Наверное, мое присутствие заставляет их ссориться. Пусть себе утешаются дальше. Значит, сейчас они в первый раз… Может, у них что-то получится. Лучше она, чем кто-нибудь другой. Это тоже своего рода верность с его стороны. Вернее было бы переспать с какой-нибудь прежней, зачеркнуть меня, сделать вид, что я просто уехала и ничего не изменилось. А так он себя растравляет еще пуще.

— Что ты на нее так смотришь? — Я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь. Этот портрет здесь явно присутствует, а не просто висит. Как будто это такая же самостоятельная личность, как и мы. И она явно за нами наблюдает. Притом я не скажу, что осуждает или огорчается, без всякой эмоциональной окраски, но и не как бесстрастный экспериментатор. Я не знаю, как объяснить, но она включена. Но в то же время это другая личность, чем она была. Она бы реагировала по-другому. И даже черты лица вроде изменились. — Хватит на нее смотреть. — Я не знаю, с чем это связано, может быть, она сейчас изменилась как личность и это сказалось на портрете. Видишь, он стал более определенным и окончательным, о фотографиях живых людей такого не скажешь. Там всегда думаешь — вот это было в детстве, это — тем летом в Крыму, тут она болела, в это время была влюблена. А теперь это тоже есть, но как нюанс, незначительные оттенки одного устоявшегося состояния. Пока человек жив, его фотографии как бы не до конца проявлены, они могут измениться в ту или другую сторону, как бы ждут окончательного штриха. — Это невыносимо, ты заговорила на ее языке. — Ты со мной не согласен? Надо будет проверить по другим ее фотографиям. Хочешь, сделаем это вместе? Вот увидишь, от них будет исходить одно и то же ощущение, независимо от ее возраста и состояния. Не помнишь, кто это сказал: «Когда умирают люди, меняются их портреты»? — Слушай, кончай свою дориангреевщину. — Почему ты так кричишь? — Я не могу говорить о ней в прошедшем времени, неужели ты не понимаешь. И потом, я чувствую, она за нами наблюдает, и не только с фотографии, и я правда сойду с ума. Может, ты уйдешь, а?