После запятой - [37]

Он говорит, что ничего страшнее не видел. — Это после вьетнамского-то плена? — Врубаешься, какая круть? Он говорит, она вся в чудовищных шрамах, а на спине просто вырезаны очень глубоко, ножом или чем-то раскаленным, нецензурные ругательства и какие-то символы. Она сказала, что он первый, перед кем она раздевается. Не считая детства, конечно, но тогда не она раздевалась, а ее раздевали. С регулярностью раз в месяц. — Жуть какая, слушай. — Каждый раз после этого ее подбирала бабушка, она специально приходила и пряталась поблизости от их сборища, зная, что они ее, почти бездыханную, вышвырнут в грязь. — Так чего они добивались — чтоб она умерла или чтоб согласилась? — А хрен их знает, видимо, действовали на авось: сдохнешь — туда тебе и дорога, помогать выживать не будем, но коли выжила, никуда от нас не денешься. Если бы не бабушка, она бы давно умерла. Бабушка могла ее только лечить, но никакого авторитета у нее перед родителями не было. — Что ж она не обратилась в полицию? — Не знаю, что ее удержало. Может, она не удосужилась своевременно ознакомиться с трудами о Павлике Морозове. Ну, не морщись, я допускаю, что здесь не совсем аналогичный случай, но, если бы она заложила свою дочку, той светил бы электрический стул. Это как из того анекдота — если одновременно будут тонуть жена и любовница, — кого ты бросишься спасать? — И долго это тянулось? — Он говорил, что-то около десяти лет. Я не помню точно, случилось ли это сразу после смерти бабушки, или та умерла несколькими годами раньше, и не помню, как конкретно, но, когда ей исполнилось пятнадцать лет, она каким-то образом оттуда слиняла. Устроилась самостоятельно жить в другом штате и начала работать, но при этом панически боялась взрослых людей. Только с детьми до пяти лет она чувствовала себя нормально. — Ну и как, вашему другу удалось ей помочь? — Да, удалось, но самое интересное, что она сама во многом помогла ему. Он говорит, что был поражен, что такая хрупкая, слабая женщина обладает такой силой духа. Он подумал, что сам он на ее месте мог и не справиться с такими трудностями и потом всю оставшуюся жизнь ныл бы и чувствовал себя незаслуженно обиженным, и, вероятней всего, кроме своей обиды, ничего в жизни бы не видел. Он сообщил ей, что она намного сильней и мужественней его самого и поблагодарил за урок, который она ему преподала. Это и было основным лечением. Когда она увидела его искреннее восхищение и поняла, насколько она со всем справилась, будучи еще ребенком, ей стало ясно, что основной экзамен она выдержала, действительно прошла инициацию, обратную той, которую ей предрекали, и все, что в дальнейшем может с ней произойти, и отдаленно не будет таким страшным, как пережитое. Все остальное, что он с ней проделывал, было чисто техническим подкреплением урока. Он прочитал кучу книг по этой тематике, и они проделали обряд очищения по всем правилам. Насколько мне помнится из его рассказа, он привязывал ее к какому-то дереву, читал какие-то заклинания, проделывал некие магические процедуры, а потом очертил волшебный круг так, чтобы она вместе с деревом оказалась в центре, и сказал, что, как только она через него перешагнет, она будет свободна. Но все это проделывалось больше для ее спокойствия, чем в лечебных целях, он знал, что она уже здорова. Он сказал мне, что после этого старался не считать себя умнее и опытнее своих пациентов и при встрече с новым человеком заранее убеждал себя допустить предположение, что тот может обладать знанием, ему покуда недоступным. Ну, в общем, я что-то разговорился, но вы сами провоцировали меня вопросами. — Ну что вы, наоборот, спасибо, — было очень интересно вас слушать. — Да, я вот тоже вас слушал, столько сложностей вокруг этой секты. А у нас на Кавказе есть народность, они не скрываясь верят в Сатану и не делают из этого проблем. — Что за народность такая? — Ассоры называются. — И что, они прямо вот так устраивают оргии, истязают людей и никто их за это не преследует? — Да ничего они не устраивают. Просто у них религия такая. Они считают, что Сатана — это Бог. Или, точнее, что Бог и Сатана — это одно лицо. Им трудно представить, как это Сатана может быть чем-то отдельным от Бога и в то же время таким сильным и независимым, чтобы вмешиваться в Его планы и гнуть свою линию. Поэтому они считают, что это разные проявления одной силы. — В общем, в этом есть рациональное зерно. Сходная позиция существует и в буддийских верованиях. — Вот именно что рациональное. В то время как известно, что религия зиждется на иррациональных допущениях. — А у нас сейчас сколько после перестройки всяких сатанистов понаразвелось. Раньше мы про них слыхом не слыхивали. — И сатанистов, и сантанистов.

Боже, я как будто пьяная. Я заслушалась их разговора и обо всем забыла. Но я знаю, кто я, и где я, и что со мной. Давно ли я себя забыла? Вроде нет — еще остается еда на блюдах, и на столе еще полно бутылок. Хотя в том углу на полу их накопилось больше, чем осталось. Но это ничего не значит. Кроме того, что мои друзья не изменились. Пьют больше, чем едят. Но все же. Сколько времени раньше им требовалось на такой объем, учитывая их численность и индивидуальные особенности? Наверняка меньше, чем я успела бы опьянеть настолько, чтоб забыть себя. То есть себя-то я почти никогда толком и не помнила, — это мы уже вычислили, но забыть себя настолько, чтоб не поменять позы, не почесаться, — не то, это все тело, — а, чтоб самой не вставить слово — не могла! — да и не хотела, вот в чем дело. Значит, я сейчас быстрее пьянею — на такую выпивку ушло бы времени меньше, чем мне захотелось встать и уйти, меньше, чем я стала бы всеми умиляться, и даже меньше, чем я стала бы подмечать чужие недостатки, с полным игнорированием достоинств. Но больше, чем мне захотелось бы покурить. Гораздо больше. Получается, я все еще ориентируюсь во времени, пустяк, но приятно отметить. А они еще что-то там говорили о нарушении функций. Ничто у меня не нарушено — ни память, ни зрение, ни слух, ни мышление, ни… что еще там есть? Но что бы ни было, я чувствую — не нарушено. Могу проследить ход событий с любого момента, в прямом и обратном порядке. Трам-пам-пам-пам-пам-па-пам, потом кладбище, да, там я, кстати, встретилась с ними, пока внизу меня хоронили, и их, наверное, тоже, хотя на моем хоронили еще только одного, остальных, значит, в других местах, но там это не имело значения, оттуда вся земля была так мала, что мы все были соседи и ощущали это. И было это чувство веселого родства. Но я должна была оттуда вернуться — у меня тут не все еще закончено. Но все это будет потом, я, кажется, отвлеклась. Потом был автобус, та-та-там, потом серебряный город, потом — болото, потом — сюда, потом я болела, потом — мама. Неужели никому не захотелось курить? Может, вышли на лестницу покурить? Многих нет за столом. Рано еще для окончательного ухода… Значит, на лестнице, у родителей ведь не курят в квартире. Хотя в день моих похорон могли бы сделать исключение. Может, у них и не спрашивали. Сразу тактично вышли сами. Надо бы проверить эту гипотезу, выйти посмотреть. Если я с ними напиваюсь, может, и накурюсь. А мама сейчас как? Может, опять проснулась и плачет? Нет, спит. Ого, я вижу ее, не выходя из этой комнаты. Я вижу и ее, и их всех здесь, и стену со шкафом, которая нас разделяет. А, вон и Бука лежит, как всегда, под кроватью, облокотился, нога на ногу и мечтательно помахивает пяткой. А еще говорили, что его не бывает, так часто, что я перестала его замечать. А он совсем не изменился. Только грустный какой-то. Неужели из-за меня? Может, и правда это я его выдумала, как меня убеждали, и, когда я исчезну и он исчезнет? Да нет, негодник, как услышал мои мысли, сразу посмотрел на меня. С собственной выдумкой взглядом не пересечешься. Тот, кто смотрит — существует. А он не только смотрит на меня, но и видит — единственный из всех живых существ в этой квартире. Не грусти, я, может, еще буду сюда наведываться. Не обещаю, но там посмотрим. Ты славный. Жаль, что я так рано перестала тебя замечать. Ты, может, даже лучше, чем собака, которую мне не купили. Ты охраняешь мамин сон, да? Молодец. У человека в сильном горе, как и в болезни, наверное, обостряется чутье, и он уползает болеть или страдать в самое защищенное место из всех доступных. Не зря тут установили мою детскую кроватку, наверное, еще любовь к ребенку позволяет обрести нюх на самое безопасное место. Недаром и Бука его облюбовал. Когда я была маленькая, ты немножко меня пугал, но это была не твоя вина, ты просто хотел общаться. Я вспоминаю, мы и общались, когда я была так мала, что мне еще не успели сказать, что тебя не бывает. И ты так долго терпел, никуда не уходил? Хотя куда бы ты пошел? — почти никто в тебя не верит, а потом, наверное, другие дома заняты твоими братьями? А почему ты не пошел за мной в мою новую квартиру? Обиделся, что я с тобой не играю? — ведь для тебя с тех пор прошло гораздо меньше времени, чем для меня, для тебя оно течет медленнее, и срок жизни одной обиды еще не вышел. Или ты, как кошка, любишь место, а не хозяина? Хотя о чем я? — может, ты и есть хозяин — за всю твою жизнь сколько нас было и будет? Наверное, ни одна заядлая кошатница не успевает сменить за жизнь столько кошек, сколько ты — детей? Но ты ко мне привязан, я вижу, ну не дуйся, я же сказала — там посмотрим. Ну прямо такая уж единственная! Ладно, верю, верю. Ты уж пока без меня посторожи тут моих, какие-то они сделались беспомощные. К нему тоже иногда наведывайся, как увидишь, что загрустил, подкинь ему пару свежих идеек, это его здорово развлекает. Я, может, тут с вами тоже немного отдохну, устала я от разговоров. То молчали-молчали, то их как прорвало. Я едва удерживалась одной линии разговора, меня все норовило снести на другие потоки. Но это еще ничего, я в разговоре нашла убежище — парочка гостей обладает феноменальной способностью разрастаться, так, что не остается ни одной щели, не заполненной ими, так что даже мне не остается места, и, если бы не разговор, мне негде было бы укрыться. Хорошо, допустим, еще несколько человек способны полностью отсутствовать, где бы они ни находились, но как не задохнулись все остальные, я не понимаю. Они, наверное, по очереди выходят покурить. Так что разумно, что нельзя курить в квартире. Но как же обходятся те, что не курят? — наверное, выходят постоять за компанию… Все это очень утомительно. Но вот что удивительно — они не смогли проникнуть в эту комнату, хотя во всем остальном помещении не осталось ни одной дырки от гвоздя, которую они бы не забили до предела, уже все трещит по швам. Спящий человек тоже занимает много места, особенно если сон тяжелый и не дает далеко уйти от поверхности. И у сна более прямолинейная борьба за пространство. А те, к счастью, много говорят и теряют силы, хотя вначале они именно благодаря разговору завоевали основные позиции. Или ты тоже помогаешь отстаивать эту комнату? Продолжай — это единственное место теперь, где можно расслабиться. Мне нужно собраться с…