После войны - [28]
Дорога как бы врезалась в гору. С обеих сторон высились крутые отвалы, смываемая с них дождем глина вязким слоем покрыла гравий, которым был устлан путь. Машина развернулась поперек дороги, задние колеса попали в такую жижу, что киномеханику ничего не оставалось, как снова ругнуть в душе шофера. Тот, посвистывая, обходил машину, постукивал сапогом по баллонам, как это делают все шоферы на свете.
«Бодрится», — подумал Цебиков.
Дождь не переставал.
«Придется сидеть здесь, пока не подсохнет. И все из-за этого выскочки».
— Послушал я тебя, чудака, да, видать, напрасно, — зло упрекнул он новичка.
Шофер ничего не ответил, только громче засвистел. Пока Цебиков подыскивал слова поядовитей, он вынул лопату и принялся отгребать грязь от задних колес. В лунки, образовавшиеся в глине, тут же набегала жидкая грязь, но парень молча продолжал ковырять лопатой. Молчание его еще сильней разозлило киномеханика, и он, выругавшись, залез в машину. Сквозь шум дождя он угадывал частые жирные шлепки — это водитель кидал грязь. Потом тот, весь мокрый, разгоряченный, влез в кабину, включил мотор, покачал «козлик» взад-вперед и опять выскочил под дождь.
— Сели, так уж не вылезай из кабины, простудишься! — крикнул ему Цебиков и в ответ услышал:
— Иди ты, знаешь куда…
И снова шлеп, шлеп, шлеп…
«Все равно подойдешь, попросишь помощи», — улыбнулся Цебиков. Но шлепки продолжались. Нужно было шоферу сказать одно слово — «помоги», и Цебиков пришел бы на помощь. А самому хватать лопату — это отступление…
Перед одним из перевалов стояли они с Подкорытовым под дождем, вернее, стоял Цебиков, а Подкорытов сидел в кабине, слушая, как уговаривает его киномеханик. Он готов был нести машину на руках, только бы прибыть на заставу вовремя. Он знал, что со всех наблюдательных вышек на заставу уже полетело: «Кинопередвижка!», и даже ощущал то разочарование, которое постигнет ребят, если картина не прибудет. Но Подкорытов остался верен своей натуре. Киномеханик сдался…
Цебиков рывком распахнул дверку, нырнул в дождь, молча отобрал у новенького лопату.
Потом он толкал «газик», уже не увертываясь от грязи, летевшей из-под колес; таскали камни и мостили ими дорогу вдвоем и пробирались вперед; когда «газик» застревал, казалось, основательно, он толкал его плечом, спиной, напрягаясь до красных кругов в глазах. Странно: он не уставал, и когда облепленная грязью машина остановилась на гребне горы-корабля, даже чуть-чуть пожалел, что дальше толкать ее не придется.
— Ну что? — с веселыми искорками в глазах крикнул шофер. — Это дело! Го-го! Корабли-и-и!
По его смеющемуся грязному лицу бежали дождевые струйки, и весь он был измазанный, будто из болота вылез.
— Культуру в массы везем, а тебя вроде черт из рукава вытряхнул. Тоже культура! — захохотал Цебиков, потом спросил: — А как тебя зовут? Понимаешь, даже неудобно…
— Колькой звали.
— Закурим? — зашарил по карманам киномеханик, а когда вытянул раскисшую пачку «Памира», еще сильнее развеселился.
В машине они тоже смеялись, вспоминая эпизоды подъема, и каждому хотелось сказать друг другу приятное.
— Характерец у тебя, — восхищался Цебиков. — Жду, думаю, сейчас попросит помощи. А он ковыряется да сопит, как жук.
— А я думаю: вот, черт, засиделся, разленился. Знал, что вылезешь сам, вот и не просил.
Уже сгущались сумерки, когда «козлик» сполз в котловину. Вершина осталась в темных облаках, а застава встречала машину светящимися сквозь мокрый мрак окнами. У ворот заставы в свет фар выступил неуклюжий в своем дождевике, блестевшем, как рыцарские доспехи, часовой. Долго всматривался в машину, потом повернулся, распахнул ворота и скрылся во дворе. Оттуда донесся зычный радостный голос:
— Ребята, картина! Картина приехала-а-а!
А из казармы, как эхо: «Качать!!!»
Долго не спалось Цебикову. Он вспоминал бурную встречу. Никогда раньше такого не было. Ребята чуть не силой заставили надеть чье-то чистое сухое белье, угощали сигаретами. В душу кралась непонятная тоска, будто что-то потерял безвозвратно. Захотелось перекинуться словом с Колькой, но тот ровно посапывал. Киномеханик не решился потревожить его сон. Пусть спит, устал. Он сделал свое дело.
За окнами заставы горбились в черных сырых сумерках вершины гор, названных кораблями.
Анатолий Марченко
БУХТА ПРОВИДЕНИЯ
Мне приходилось бывать на многих участках нашей границы. Каждый из них по-своему сложен, прекрасен и удивителен.
Чукотка — единственная в своем роде.
Чукотку не сравнить ни с чем.
Нет нужды перечислять, в чем ее неповторимость. Скажу коротко: перед людьми, которые здесь живут и служат, хочется снять шапку.
Хочется учиться у них мужеству и непреклонности.
Подражать их обжигающим улыбкам.
Радоваться их вере в жизнь.
Миниатюрам, посвященным Чукотке и ее людям, я дал название «Бухта Провидения». И не случайно.
Конечно же, Бухта Провидения — это не вся Чукотка, это лишь одна точка на карте.
Но восхищает уже то, что само название далекого поселка как бы спорит с привычной символикой, заключает в себе новый высокий и гордый смысл.
Провидением ли, всевышними силами ли было уготовано Чукотке радостное сегодня и еще более счастливое завтра?
