После войны - [25]

Раненого летчика сразу же отвезли в госпиталь, где пролежал он около месяца. Выздоравливающего навещали приятели, командир части и чаще всех — Катя.

Однажды девушка и командир повстречались в госпитале. Разговорились.

— Зачем вам этот санаторий? — сказал командир. — Переходили бы к нам.

— А можно? — нерешительно спросила девушка.

— Не можно, а нужно! — почти приказал командир.

— Есть, — коротко, по-военному ответила она.

Действительно, в скором времени Катя перешла работать в офицерскую столовую авиачасти, а когда Иван Подрубаев выздоровел, друзья-приятели знатно отпраздновали в этой же самой столовой их свадьбу.

Так все и обошлось без второго честного слова.

Анатолий Проскуров ГОРЫ-КОРАБЛИ

Эту бурую, всегда голую степь, что начинается сразу за поселочком, горы, ухабистую пыльную дорогу они знали назубок. Рядовой Подкорытов знал дорогу еще лучше. Он шофер. Он изучил на пути все канавы и рытвины, хлипкие мостики, опасные спуски и повороты так, что в глухую ночь мог ездить «на ощупь». А Цебикову больше знакомы степь и горы. На дорогу он глядел безучастно. Но после дождей, когда она превращалась в сплошное месиво, он говорил: «Петя, осторожно — промоина…» или «Гляди, мостик может провалиться».

— Вижу, — негромко ответит Подкорытов и заскользит жилистыми, красными от напряжения руками по баранке.

Он вообще не отличался разговорчивостью. За все время, пока «козлик» проходил длинный путь от штаба отряда до самой дальней заставы, они обменивались несколькими фразами. И даже в распутицу, когда Цебиков не удерживался, чтобы не подсказать шоферу, где и как легче проехать, разговаривали мало и занимались каждый своим: Подкорытов из-под густых белесых бровей смотрел на дорогу спокойно, даже вроде бы лениво, но в то же время сторожко, напряженно, а Цебиков, если не клонило ко сну, рассматривал до мелочей знакомые уже степь и горы, думал… Так вот за два года, складывая слово к слову, они узнали друг о друге не очень много, но это не мешало им вместе колесить от заставы к заставе, доставляя кинокартины, плечом к плечу копаться в моторе вездеходика, если тот хандрил, или в кинопроекторе, чтобы, не дай бог, заставские ребята не сказали во время сеанса то обидное слово, которым крестят нерасторопных киномехаников, и понимать друг друга. Подкорытов знал, что Цебиков не прочь поразглагольствовать после «жизненной» картины, пересказать особенно понравившиеся эпизоды и не обидится, если он не разделит его восторгов. Цебиков заметил, что шофер не любит, когда ему мешают делать свое дело, сердится, а в общем-то человек он невозмутимый.

Были у них и разногласия. В то время молодой солдат-киномеханик, еще с не отросшими после домашней стрижки волосами, только начинал путь от заставы к заставе с шофером, уже год ездившим по этой дороге. Осенью и зимой, в период частых ливней и нудных обложных дождей, Подкорытов, не доезжая до намеченной заставы, перед трудным участком дороги сворачивал на отстой. Как ни убеждал его Цебиков — мол, на заставе их ждут не дождутся, — как ни упрашивал, Подкорытов говорил одно и то же:

— Мне на ней ездить да ездить. Зачем надрывать зря?

— Как это зря? — горячился Цебиков. — Для людей же.

— Все посмотрят, не горит… — отвечал шофер.

Перед одним из перевалов, когда Подкорытов повернул машину назад, Цебиков кинул ему в лицо:

— Трус!

Подкорытов и не взглянул на него. Молча довел машину до разъезда, и там стояли они дольше, чем обычно.

Они все же наверстывали упущенное время, успевали навестить каждую заставу. Цебиков уже начал привыкать к отстоям, как привыкают к помехам в работе, от которых невозможно или трудно избавиться. Он стал забывать перебранки с Подкорытовым, но тот неожиданно напомнил о них сам.

Однажды, когда ехали они по ровной и гладкой, как асфальт, полевой дороге, он сказал:

— А не трус я!

— Ты про что? — не сразу понял Цебиков.

— Возле перевала, помнишь? — шофер немного помолчал, давая возможность соседу подумать, а потом веско сказал: — Это тебя картины да книжки таким сделали. Не смотришь вокруг себя, только ими живешь. А там всегда ясно, кто прав, кто виноват. В конце под всеобщее одобрение плохого порицают, а правильного награждают. Но в жизни, брат, попробуй разберись. Было один раз у меня дело. В Карпатах, зимой. Гнал я порожняком за лесоматериалом. Подъезжаю к подъему на перевал, гляжу: автобус стоит, люди возле него скучились, пар над ним стелется. Обхожу автобус. Впереди «газик» на подъем идет. Вдруг на дорогу выскакивает женщина. Затормозил еле-еле, хотел отругать, да вижу — плачет. В чем дело, спрашиваю. Оказывается, за перевалом, километрах в тридцати, мать у нее тяжело заболела. Автобус на перевал не пойдет, снежит там, а «газик» не взял: начальство какое-то поехало. Заплачу, говорит, в сумочке копается, телеграмму показывает. Тут и водитель автобуса подходит. Рискнуть, говорит, можно, ежели прицеп оставить. Ну я и решил: рисковать, так рисковать. Посмотрел еще раз на женщину: плачет, дрожит от холода, руки посинели. Пригласил ее в кабину, поехали. Еще до перевала оставалось полпути, а я уже начал жалеть, что посадил ее в машину. Очень трудная была дорога. Но все же я кое-как дотянул до вершины. Обрадовался — самое трудное позади. Но вдруг за поворотом увидел, что путь впереди забит машинами. Пробка! Я на тормоз, но поздно. Дорога скользкая, машина прошла юзом. Врезался я в задний борт ЗИЛа, мою машину развернуло, прицеп задел «газик». Пассажирка обо что-то ударилась. Беды не жди, сама к тебе придет. Где и автоинспектор взялся на такой высоте? Что да как?.. Объяснил ему. Инспектор измерил линию торможения, все правильно. Я уже начал приходить в себя, и тут он увидел женщину. Пробовал я объяснить, почему взял ее в кабину, куда там, и слушать не хочет. Не положено, и все тут. Одним словом, лишили прав на год… Это не картина, это жизнь.