После вечного боя - [12]

Как некий знак любвеобильных мест.

Он виден был за тридевять земель,

И обвила тот палец повитель.

«Иван Ахримчик» на могильном камне

По времени размыло облаками.

Осталось только вечное «ИА» —

Апофеоз ревущего осла.

А что Аи?

             Она пришла, поверь.

Она вошла, не открывая дверь.

— Ну, погуляла, ты меня прости.

Зато есть баобабы на Руси.

— Сменись на Анну! — было ей прощенье,

А может быть, и выше — воскресенье!

* * *

Рабле, когда к тебе я обратился,

Ты мне швырнул Аи, и я напился.

Я вызвал тень твою — и побежден

Но я сражался — у твоих знамен!

ТЬМА

(Байрон)

Я видел сон, он не совсем был сном.

Погасло солнце яркое, и звезды

Едва блуждали без лучей и цели

В пространстве вечном; стылая земля

Крутилась слепо в пустоте безлунной;

Наутро день не наступал, и люди

От ужаса свои забыли страсти,

И все себялюбивые сердца,

Оцепенев во тьме, молились свету;

Теснились люди у костров зловещих,

И хижины, и царские дворцы,

И города, и веси — все горело

В огне последнем; люди собирались

Вокруг своих пылающих домов,

Чтоб еще раз взглянуть в лицо друг другу;

Тем повезло, кто средь вулканов жил,—

Тьму разгоняли факелы вулканов;

Надежды тень — все, что осталось в мире;

Горящие леса стремглав темнели,

Стволы взрывались с грохотом и треском

И падали — и было все черно.

И лица становились неземными,

Когда внезапно освещал их отблеск;

Одни, зажмурясь, падали на землю

И плакали, другие улыбались,

Руками подпирая подбородки;

А те сновали взад-вперед и утварь

Швыряли в погребальные костры,

То взглядывали с суеверным страхом

На мрачное разорванное небо,

Покров былого мира, то опять

Бросались в пыль с проклятьями и воем,

Зубами скрежеща; и с неба птицы

Пронзительно кричали и, упав,

Обломанными хлопали крылами;

Послушным стало дикое зверье,

В огромные клубки сплетались змеи,

Шипели, но ужалить не могли;

Их пожирали люди. Стала грызть

Саму себя голодная Война;

За черствый хлеб платили кровью; каждый

Угрюмо насыщался в одиночку;

Любви не стало; превратилось в мысль

Все на земле — и смерть была той мыслью.

Один другого пожирал; никто

Не погребал ни плоти, ни костей.

И псы бросались злобно на хозяев,

Один лишь пес остался верен трупу,

И зверя отгонял и человека,

Покуда голод не валил тех наземь

Или другой мертвец не соблазнял

Их тощих челюстей; сам жил без пищи,

То жутко выл он, то лизал он руку,

Которая не отвечала лаской,—

Пока не сдох. Все вымерли. Но двое

В живых остались — бывших два врага,—

И встретились они у алтаря,

У потухающих навеки углей,

Где в кучу были свалены святыни

Для гнусной требы; разгребали пепел

Холодными костлявыми руками,

В золе глухой они глухим дыханьем

Раздули искру — слабый огонек

Как бы в насмешку вспыхнул — и, увидев

В глаза друг друга при неверном свете,

Издали вопль и умерли на месте

От обоюдной мерзости, не зная,

На чьем челе знак Голода оставил

Незримый Сатана. И мир был пуст,

Могучий шумный мир стал глыбой глины

Без времени, без жизни, без людей;

Громада смерти — хаос бренных тел,

Озера, реки, океан — все стихло,

Ничто не шевелилось в их глубинах:

На море гнили мертвые суда,

Разваливались мачты по частям

И падали, не вызывая зыби,—

Ни дуновенья в спертой тишине,

На море ни прилива, ни отлива,

Луна, их госпожа, давно угасла;

Погибли облака; Тьма не нуждалась

В их помощи — Она была Вселенной.

ПРОЩАЙ

Увы! Они друзьями были;

Наветы душу отравили;

А верность в небесах живет;

Жизнь гнет, а молодость гордится;

И против друга восстает

Безумье, что в мозгу гнездится;

. . . . .

Им встретиться не довелось,

Чтоб облегчить сердца от боли —

Разъединились поневоле,

Как расколовшийся утес;

Меж ними вал шумит уныло,

Ни гром, ни зной и ни мороз,

И, верю, никакая сила

Не сокрушит того, что было.

Колридж. «Кристабел»

(Байрон)

Прощай! И если навсегда,

То навсегда прощай,

Я зла не вспомню никогда,

И ты не вспоминай.

Ужели эта грудь была

Открыта для любви,

Чтоб ты на ней уснуть могла?..

Так вспомни сны свои.

Ужели ты насквозь прочла

Жизнь сердца моего

И оттолкнуть потом смогла

С презрением его?

Твой шаг толпа превознесла

До облачных высот,

Но оскорбительна хвала,

Что зло другим несет.

Нет, я не дорожу собой,

Но не могу понять,

Как ты могла убить рукой,

Умевшей так ласкать?

Не лги себе; огонь в крови

Не гаснет до конца,

Мы будем жить, хотя в любви

И разошлись сердца.

Твое — хранит тепло в груди,

Мое — кровоточит

И знает: счастье позади

И встречи не сулит.

Моя печаль сильней, чем вой

И плач над мертвецом;

Тебе встречать зарю вдовой,

А мне седым вдовцом.

Когда с тобой заговорит

Впервые дочь моя,

Ты скажешь ли, как бог велит,

Что есть на свете я?

Когда играет дочь с тобой,

За локон теребя,

Знай: я молюсь на образ твой,

Знай: я люблю тебя.

Взгляни — и если дочь моя

Похожа на меня,

Пусть заиграет кровь твоя

От старого огня.

Несешь ты груз моих грехов,

Но не безумств моих;

Останется надежды зов

Звучать в ушах твоих.

Склоняюсь гордой головой

У твоего огня,

Моя душа вслед за тобой

Уходит от меня.

Конец! Тут все слова пусты,

Тем более мои;

Но мысль не ведает узды,

Когда ведет к любви.

Прощай! Мне суждено сгореть

Вдали от милых глаз,

И больше мне не умереть,

Чем умер я сейчас.

ОСЕНЬ

(Китc)

Пора плодов и пасмурных дождей,

    Ты просишь солнце к сбору быть готовым:

Уже нависли тысячи гроздей

    Над деревенским камышовым кровом,