И была еще одна даже более важная причина для проведения собрания. Обсуждение проблемы Оби и Баунтинга и откровенный обмен мнениями был лишь занавесом для настоящей цели Арчи — найти предателя. Он подозревал, что таковым был член «Виджилса», и в этом даже был уверен. Немногие за пределами «Виджилса» знали, что день прогула должен был совпасть с визитом епископа. А письмо Лайну было акцентировано именно на этом визите. Таким образом, собрание было точкой, для начала преследования предателя. И инстинкт, который никогда его не подводил, диктовал, что Арчи его найдет.
Он снова обратился к Бантингу. Он видел его обеспокоенное одобрение и бусинки пота, танцующие у него над верхней губой.
— И Бантинг…
— Да?
— Забудь об алиби. «Виджилс» никогда и никому не обеспечивает алиби, — сказал Арчи. Последние его слова были похожи на громкое захлопывание люка перед самым носом.
---
Сигнал для очередной встречи или собрания «Виджилса» всегда появлялся на главной доске объявлений, висящей в коридоре на первом этаже напротив кабинета директора школы. Арчи развлекало само местоположение этого сигнала — прямо под носом у Лайна. Сигнал был прост, он появлялся в словах «TRINITY HIGH SCHOOL» в верхней части доски. В день встречи, буква «Y» в конце слова «Тринити» переворачивалась вверх тормашками. И это становилось похоже, как сказал Арчи, на средний палец, направленный вверх. Таким образом «Виджилс», указывая пальцем «в небо», объявлял о сборе. И члены «Виджилса» так и называли последнюю букву в слове «Тринити» — «палец».
Бантинг быстро перевернул «Y» почти перед самым звонком, зазвеневшим перед началом первого урока. Отходя от доски, он взвесил следующие свои действия: организовать вызов жертвы, отобранной для сегодняшней встречи, и сделать это так, чтобы при этом остаться не замеченным. Таким вызовом обычно была записка, написанная левой рукой или набранная из букв, вырезанных из газеты. Ее оставляли в шкафчике жертвы или в ее столе в классе перед уроком, когда-либо в течение дня. Бантинг без особого труда написал записку и несколькими минутами позже, когда классная комната была пуста, лист бумаги лег в стол без особого риска, чтобы кто-то это увидел.
Когда он шел на первый урок, его сознание было во мраке сомнений и предчувствий. Его мучил вопрос, правильно ли он сделал, признавшись Арчи этим утром. Он знал, что Корначио и Харлей могут быть в его руках. Но с Арчи все было по-другому, настолько по-другому, что Бантинг иногда посреди ночи просыпался в холодном поту, почти сожалея о том, что вообще связался с этим типом и с «Виджилсом».
У Оби была привычка обращать внимание на доску объявлений, чтобы не пропустить очередное собрание «Виджилса», даже когда на сцене появился Бантинг. Было время, всего лишь недавно, когда только Оби назначал встречи и переворачивал «Y». Но Арчи продолжал свои отношения с Бантингом уже в течение нескольких недель, очевидно готовя его к роли управляющего, и Оби принял это, потому что Лаура стала для него важнее, чем собрания «Виджилса».
Теперь он не отличался от других членов «Виджилса», в угоду Арчи, неспособному планировать свои действия после школы, пока он не узнавал, назначено ли на этот день собрание. В это утро, как и в любое другое прежде, чем направиться к своему шкафчику, он подошел к доске объявлений, что делал автоматически. Все еще не придя в себя после событий прошлого вечера, он подавленно брел по коридору. Глаза горели от недосыпа и от злости, какой он еще не знал отроду, и не знал, как этим утром ему удалось встать. Вдобавок, он не смог прикоснуться к завтраку из-за полного отсутствия аппетита. Всю ночь вместо того, чтобы спать он проигрывал в голове произошедшее прошлым вечером.
Лаура. Ее крик. На нее напали. Лапали руками — ее тело, ее душу и ее бытие. Словно сломали все, делающее ее человеком, девушкой, женщиной. Когда он, наконец, сумел выбраться из-под машины и стать на ноги, то в его ушах все еще гремело эхо надрывного рева мотора и визга резины машины, срывающейся с места, и Лаура посмотрела на него с опаской, ненавистью и отвращением. В ее глазах был ужас и паника, и, что страшнее всего, обвинение, словно это он сам на нее напал.
Короткими, истеричными обрывками фраз она рассказала ему, что случилось, пока он беспомощно пытался выбраться из-под машины. Ему потребовалось немало времени, чтобы вытащить из нее слова, и Оби вздрогнул, когда понял, как трудно ей об этом было говорить. Она, словно ребенок, кричала во тьме, страшась ночи. Ее не изнасиловали — нет, но он, кто бы это ни был, трогал ее. Трогал. И она говорила, словно рыдала, и снова начинала сначала. Оби так и не смог ее успокоить. Во время всего своего рассказа о случившемся она вжималась в самый дальний угол сиденья, чуть ли не выдавливая собой дверь, а затем сидела тихо, фыркая и время от времени вздыхая. Когда они подъехали к ее дому, она все отказывалась говорить, и продолжала сидеть тихо и неподвижно. Он чувствовал себя безнадежно и беспомощно.
В попытке хоть как-то утешить, он коснулся ее руки и затем нежно взял за плечо. Она съежилась и немного вздрогнула. Он пробовал извиниться за то, что случилось. Ему казалось, что он за это в ответе и виноват в том, что не сумел ее защитить. Боже, он думал, что если может аккуратно вести машину по темным улицам, то можно ничего не бояться. И что если бы он был крепче сложением и знал бы приемы карате, то из этой ситуации он вышел бы победителем.
