После Рима. Книга вторая. Anno Domini 430-800 - [84]

Почтенная Фредегонда скончалась в своей постели в 597 году.

Из сыновей Хлотаря I к этому времени в живых оставался лишь Гунтрамн, который уже потерял всех своих четверых сыно­вей: трое умерли от дизентерии, а одного убила Маркатруда, ма­чеха. Поэтому Гунтрамн с 584 года называл Хильдеберта II сво­им приемным сыном. Но в 595 году умер и Хильдеберт. После его смерти пришлось делить Австразию и Бургундию между внука­ми Брунгильды Теодебертом и Теодорихом.

Брунгильда желала сохранить власть за собой и натравила братьев друг на друга. Теодеберта убил брат, который вскоре и сам последовал в могилу. В 612 г. Фредегонда из могилы отомстила 70-летней Брунгильде, которую подданные отдали в руки Хлота-ря II, сына Фредегонды.

Суд над королевой носил одиозный характер: ей приписали все смерти королей последнего десятилетия. В „Хронике Фредегара" говорится: „Когда предстала перед лицом Хлотаря Брун­гильда, он, не имея против нее никакого [личного] зла, но вменяя ей в вину то, что она погубила десять франкских королей... в те­чение трех дней подвергал ее различным истязаниям. Затем при­казал. .. привязать за волосы, руку и ногу к хвосту неукрощенно­го коня. Так от камней и быстроты бега коня была разорвана на части". Затем Хлотарь II истребил всех потомков Брунгильды».

Этот рассказ может служить примером династических слож­ностей и методов их решений. Каждая смерть короля, разумеет­ся, приводила к «ранним смертям», чисткам и просто казням его наследников, как бывало и в Римской империи. Но даже при этом законных претендентов на наследство оставалось немало, а зна­чит, раздел земель был неизбежен. Раздел наследства всякий раз дробил ресурсы и потенциальную политическую базу королей.

Армии меровингских королевств были невелики — по 2-3 тысячи, редко 5 тысяч бойцов. Эти армии, конечно, воевали, но чаще грабили и жгли мирные поселения, чтобы противник понес максимальный ущерб: не раз горели от захватов и поджогов даже крупные города — Пуатье, Париж и Тур. Казалось, что убийцы, ко­торых подсылают друг к другу и к политическим оппонентам ко­роли и королевы, — такая же привычная часть бедствий, как хо­лода, наводнения, голод и эпидемии.

Между городами вспыхивали усобицы: Орлеан и Блуа объеди­нялись, чтобы разграбить Шартр и Шатоден. Человек становился песчинкой в жерновах случая и чужих интересов. Даже незнатные свободные люди, которые среди подданных Меровингов составля­ли меньшинство, предпочитали действовать самоуправно и вер­шить собственное правосудие.

В государстве франков существовал документированный за­кон — записанная на грубой латыни «Салическая правда». Одна­ко нормой было беззаконие, а произвольное насилие — повседневностью. Закон не ставил целью борьбу с насилием. Не было ни структур, следящих за соблюдением закона, ни даже четкого госу­дарственного устройства. Одни и те же органы и лица были наде­лены административными функциями, обязанностью нести фи­скальные и полицейские обязанности и творить суд.

Законодательство мира неограниченного насилия отличалось крайней жестокостью. Законы Римской империи нельзя назвать гуманными, но и они бледнеют перед наказаниями, предусмо­тренными «Салической правдой» и фантазией, с которой изобре­тались самые изощренные наказания. За суровые описания дей­ствительности франкского государства святого Григория Турского порой упрекали в «сгущении красок», но он, похоже, многое смяг­чил или опустил.

Отчего земли бывшей Римской империи стали царством узако­ненного дикарства? Первая причина состоит в том, что германцы (кроме вестготов), полукочевые варвары, не имели опыта оседлой жизни, владения землей и ведения хозяйства. После уничтожения pax romana и возможности мирного труда последовал упадок ма­териального, вещественного мира. В этом новом, до крайности обнищавшем мире законы германцев жестко и педантично охра­няли в основном ценные или жизненно необходимые предметы: оружие, запасы пищи или скот, украшения и орудия труда.

Даже двести лет спустя после описываемого времени орлеан­ский епископ Теодульф, воспитанный в традициях римской куль­туры, в 798 году сетовал, что в Нарбоннской Галлии за кражу кара­ют смертью, а за убийство — всего лишь денежным штрафом. Для людей той эпохи, оказавшихся на грани выживания, «иметь» зна­чило столько же, сколько «быть»: ведь от наличия ножа и топора, от количества зерна в амбаре или овец в стаде зависела жизнь це­лых родов. Смерть для германцев была лучшим способом демар­кации границ собственности.

Свели со двора свинью? Это может означать голод, а может и гибель для целой семьи! Такое преступление не прощается!

Вторая причина царившего насилия — германский обычай кров­ной мести. Этот закон действовал непререкаемо. Вот как проходи­ла усобица между жителем Тура Сихаром и неким Храмнезиндом:

«В Туре прошел слух, что Сихар умер. Узнав об этом, Храмнезинд от­правил послание своим друзьям и родственникам и поспешил в дом Сихара. Он украл все, до чего мог добраться, убил нескольких слуг, сжег не только дом Сихара, но также и другие дома поместья, увелс собой весь скот и все, что смог унести». Затем Сихар напал на Авст-ригизела и убил Уно. Его сын попытался отомстить Сихару, затем эти двое стали друзьями, но в конце Храмнезинд почувствовал зов кро­ви, убил Сихара и распял его нагое тело на своей садовой изгороди».