После полуночи - [8]

— Заживет, — сказала она, и мы пошли дальше; рука ее прижимала к себе мой локоть.

Да, я где-то видел ее ранее и голос слышал. Вспомнил бы, конечно, если б не проклятое головокруженье.

— Я этого Адидаса встречала у проходной фарфорового завода, — сообщила она мне. — Наверно, он работает там. Я его вычислю; обещаю вам, что по морде он обязательно схлопочет. Вам не надо беспокоиться: у меня есть добрые знакомые, они это исполнят с удовольствием. Не царское дело — наказывать собственноручно.

Мне очень понравилось ее выражение «схлопочет по морде», оно прозвучало как-то очень лихо. Понравилось и «не царское это дело».

— Да ведь он трус! — продолжала она. — Ему достаточно одной угрозы. Страх наказания сильнее самого наказания.

— Чего он так испугался-то? — озадаченно спросил я. — Ведь мы вышли честь честью, двое мужиков… Все преимущества были на его стороне: и возраст, и физические данные — рост, вес, тренированные мускулы, ширина плеч, объем грудной клетки…

— Что вы! Да он маленький, как клоп! — сказала она с великолепным презрением. — Только с виду большой, а на самом-то деле ничтожество с куриными мозгами.

Её даже отряхнуло от омерзения, и я до сих пор сожалею, что этот жалкий тип в вязаной шапочке не слышал сказанного. По-моему, для каждого настоящего мужчины такое мнение красивой женщины убийственно, после него только застрелиться.

Мы пересекли перекресток центральных улиц. Тут мотоциклетная смерть пронеслась мимо нас, едва не задев, и я поморщился от досады: сбились с хорошего разговора. К тому же я еще и покачнулся.

— Надо позвонить вам домой, чтоб встретили, — предложила она. — У вас дома есть телефон?

Тут она вдруг назвала меня по имени-отчеству, но я не сразу осознал это.

Разбитая щека болела и почему-то висок; ноги по-прежнему были словно ватные, а главное все-таки: голова моя, голова, что это с тобой? Видно, я ударился о бетонные ступеньки лестницы, когда упал. Пожалуй, лучше б мне теперь остаться одному, посидеть на скамье, прийти в себя.

— Вы идите домой, — сказал я. — Спасибо, теперь мне уже лучше.

— Нет, что вы! Я вас не оставлю, — решительно заявила она и опять назвала меня по имени-отчеству.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Мне ли вас не знать! — живо отвечала она. — Мы с вами знакомы двадцать лет. Между прочим, вы даже бывали у меня в гостях… правда, я тогда была еще маленькая, лет пяти. Зато я помню наши самодумчивые сказки, мы их вместе сочиняли.

После короткой паузы она пояснила:

— Вы дружили с моим отцом! Меня зовут Вита, вам тогда очень нравилось мое имя. А фамилию я себе оставила девичью, когда замуж выходила, — Ивлева.

Ах, вот в чем дело! Был у меня когда-то не то, чтобы друг, но хороший приятель, Сергей Ивлев. Но ведь он еще тогда уехал отсюда куда-то.

— Да, мы уехали, но тут живет моя бабушка. Я приезжала сюда каждое лето. А потом вышла тут замуж.

Верно, у Ивлевых была прелестная девочка, и мы с нею играли…

— Больше всего мне нравилась ваша сказка про белочку, которая жила в дупле огромного дерева. И вот мы стали ее ловить, забрались в это дупло, провалились по стволу вниз и оказались в подземном царстве. А там чистые реки, добрые звери, камни-самоцветы россыпями…

— По части глупостей я большой специалист, — сообщил я Вите.

— Какой вы смешной! — воркующе сказала она и ласково прижала мой локоть.

Признаюсь, я был смущен и взволнован этой ее лаской.

12.

Не знаю, как мы оказались в беседке того детского садика, что напротив аптеки. Ах, да, дождь припустил! Мы торопливо свернули к его калитке, а тут беседка-павильончик рядом, словно именно для нас. В беседке оказалось сухо, очень укромное, удобное место, чтоб посидеть вдвоем.

Я заметил только теперь, что красавица моя обута… в комнатные тапочки. Разумеется, они были насквозь мокрыми. А если женщина в полночь вышла из дому под осенний дождь и ветер в комнатных тапочках и в домашнем халате, наскоро накинув плащ, то уж верно у нее что-то случилось.

— Семейная катастрофа, — призналась она в ответ на мой вопрос.

— Катастрофа — это когда поезд с рельс долой. А у вас, небось, заурядная супружеская ссора — явление естественное и быстро переходящее в более тесный союз, так я полагаю. Завтра вам будет уже смешно вспоминать, как вы, разобидясь на мужа, вышли на улицу в комнатных тапочках и шлепали по лужам.

— Нет, — возразила она и покачала головой, и вздохнула глубоко. — Именно что с рельс долой.

Я не люблю вникать в семейные раздоры и не люблю выслушивать повествования о них, даже очень краткие. Да и Вита не склонна была рассказывать что-то.

Она вынула ногу из тапочки, погрела ее руками; потом вторую… И так хороша она была в эту минуту! Я вовсе не хотел, чтобы она ушла, и тем не менее опять посоветовал:

— Идите домой. Время позднее, да и ругаться с мужем сейчас не сезон, понимаете? Осень … зима на носу.

— Я еле вырвалась, — сказала она тихо. — Он с ножом…

— Все настолько серьезно?

— Куда как!

— Ну, полноте! Он пошутил… Помиритесь и живите в любви и согласии.

Ее несчастье казалось мне легким, нестоящим. Поэтому я был так неразумен в дальнейшем разговоре. Неразумен — это легко сказано: я был преступно глуп.