После перелома - [23]

— Не вы первый делаете такое предложение, — ответил Антонов. — Но Верховный не согласен. Он считает, что, во-первых, при таком решении сила удара по рижской группировке будет ослаблена. Во-вторых, переброску сейчас делать поздно. А кроме того, надо учесть еще и то, что лыжню-то к Риге проделал 1-й Прибалтийский. Но рижская группировка противника сильная, и в ее уничтожении примут участие оба фронта. 1-й Прибалтийский фронт будет наступать на Ригу с юга, а ваш — с востока. Разграничительной линией между фронтами остается река Даугава.

Таким образом, по правому берегу Даугавы повела наступление 22-я армия, ставшая теперь левофланговой армией 2-го Прибалтийского фронта. В ее составе по-прежнему действовал латышский корпус, а впереди армии наступал танковый корпус генерала М. Г. Сахно. На рассвете 28 июля его 24-я танковая бригада прорвалась сквозь арьергардные части противника и стала продвигаться в направлении на Крустпилс.

Утром 28 июля, когда все приказания командующего фронтом, связанные с перегруппировкой армий фронта, были переданы в войска, командование и штаб фронта стали поэшелонно переезжать на новый командный пункт в район Резекне.

* * *

В тот день — 28 июля — в большинстве частей и подразделений фронта состоялись партийные и комсомольские собрания, а затем с бойцами были проведены беседы. Мероприятия посвящались освобождению нашими войсками городов Даугавпилс и Резекне. На собраниях и в беседах большое внимание уделялось социалистическим преобразованиям, которые были осуществлены в Латвии перед войной, тому, какие раны нанесли молодой советской республике фашистские варвары. Как стало известно в тот день, гитлеровцы в период оккупации замучили и расстреляли в одном только Резекне свыше 7 тысяч жителей и несколько десятков тысяч человек угнали в Германию. Бойцы на собраниях и в ходе бесед высказывали свою готовность беспощадно бить врага, гнать его к Риге вместе с войсками соседнего фронта, наступающими на столицу республики с юга, разгромить там захватчиков и освободить всю Латвию. Об избавлении Резекне и Даугавпилса от фашистского ига, о варварстве оккупантов и о новых задачах воинов фронта были опубликованы в тот день во всех армейских газетах специальные статьи. Во фронтовой газете со статьями выступили Я. Калнберзин и В. Лацис.

* * *

В полдень на новый командный пункт фронта приехал из 4-й ударной армии генерал-лейтенант В. Н. Богаткин. Рассказал, что фашисты произвели в Даугавпилсе такие же разрушения, как и в Резекне.

— В Даугавпилс переехали и обосновываются там ЦК Компартии и правительство Латвии, — рассказывал Владимир Николаевич. — На днях состоится сессия Верховного Совета Латвийской ССР. Отсюда стало осуществляться руководство борьбой с захватчиками на оккупированной части республики, организацией местных партийных и советских органов и восстановлением народного хозяйства на освобожденной территории. На выполнение этих задач направляется большое количество партизан. Часть партизан передается в войска фронта, главным образом в латышский корпус. Генерал Малышев, который теперь связан со штабом Баграмяна больше, чем с нами, информировал меня, что войска 1-го Прибалтийского вчера вечером заняли город Шяуляй и успешно развивают наступление на Елгаву.

ЦК Компартии и правительство Латвии установили тесную связь с командованием 1-го Прибалтийского фронта, — продолжал Владимир Николаевич. — Именно исходя из складывающейся обстановки, они и свою «резиденцию» выбрали на стыке фронтов в Даугавпилсе. Некоторые из членов ЦК считают целесообразным латышский корпус перебросить к Елгаве, чтобы он действовал в составе войск Баграмяна, которые, по-видимому, быстрее наших дивизий освободят Ригу...

Вечером я, В. Н. Богаткин и М. С. Маслов допрашивали захваченных в городе Резекне пленных. Перед нами стояли двое. Один — пожилой ефрейтор в изодранном мундире, с худым небритым лицом, другой — совсем подросток, голубоглазый и узкоплечий.

Старший оказался крестьянином из Восточной Пруссии. Ответив на вопрос полковника М. С. Маслова, он неожиданно добавил:

— А вообще... надоело все это... В победу теперь уже мало кто верит. Некоторые говорят об этом вслух, не опасаясь осведомителей гестапо.

— Почему же тогда вы не прекращаете сопротивления?

Ефрейтор долго молчит, потом роняет:

— Это не так просто сделать...

О том, как в гитлеровских войсках расправлялись с колеблющимися, мы знали. Боялись солдаты также и репрессий по отношению к своим семьям.

Юнец больше рассказывал о родных. Его отец работал на военном заводе. За саботаж и связь с группой рабочих, настроенных против Гитлера, был арестован и расстрелян. Мать умерла, а брат находился во французском плену...

— Поверьте мне, герр генерал, — говорил он, — я ненавижу нацистов. В плен сдался добровольно и хочу чем-нибудь помочь вам.

Когда пленные вышли, я позвонил А. П. Пигурнову и предложил ему использовать юношу для выступлений перед микрофоном мощной громкоговорящей установки.

После этого в помещение ввели молодого лейтенанта артиллерии. Он, щелкнув каблуками, представился: