После ливня - [77]

Дыйканбек, впрочем, был как раз из тех, кто не знал и, конечно, не догадывался, что заронил в душу Атыргуль мстительное чувство, которое она спрятала поглубже, «до лучших времен», до той поры, когда представится случай отплатить с лихвой.

— Как бы мой друг не замерз в заоблачных высотах, — сказал он, вставая. — Надо его позвать.

Но Атыргуль и на этот раз остановила его:

— Погоди! Я хочу поговорить с тобой о нем. Он очень много пьет. Работ хороших у него нет, а ведь скоро сорок… Согнулся, не горит, а тлеет. Сказать ничего ему нельзя, у него ответ один: «Оставь меня, не скандаль!» Честно говоря, устала я с ним жить. Ты совсем другой человек, у тебя большой авторитет, известность, и я тебя прошу, Дыйканбек… Прошу тебя, помоги Аргыну. Вы товарищи, земляки, из одной речки воду пили, как говорится.

Голос у Атыргуль сорвался, она поднесла к глазам поспешно выхваченный из сумки белоснежный платок.

— Мне в голову не приходило, Акиш, что у Аргына лежит на душе какая-то тяжесть. Со мной он не делится, а по его виду ни о чем не догадаешься. Ночью после разговора с тобой по телефону я ведь заходил к вам и случайно увидел все Аргыново хозяйство. Огорчился, конечно, глазам своим с трудом поверил. И жаль его стало. Ведь он хороший художник и убивает свой талант. Тратит силы на пустяки, на дешевку. Это гибельно для творческого человека. И откуда он берет гранит?.. Ну хорошо, Акиш, скажи откровенно, какой помощи ты хочешь и ждешь от меня?

— Но ведь я и не думаю, что Аргын бездарный, нет, он, конечно, талантливый. И здоровье у него хорошее. Он может работать, может создать что-то большое. Ему только не хватает стимула, толчка, и он сам это понимает. В последнее время просто пал духом, ото всего отошел, даже с приятелями не общается. А скажешь что-нибудь, обругает тебя и повалится на диван, уткнется носом в подушку. Ты для него самый близкий друг, он тебе верит. Я так думаю, Дыйканбек, что он должен включиться в общественную работу, должен все время быть среди людей. Это просто необходимо. Хотя бы для сравнения. Пока тулпар скачет один, его достоинства незаметны… Я слышала, у вас там кто-то ушел из президиума союза. Хорошо бы ты помог Аргыну войти в состав президиума. На людях он окрепнет, он ведь, бедняга, вполне принципиальный. Я знаю, что ты был ночью у него в сарае. Утром я зашла — он спит, перегаром несет так, что близко не подходи. Нажала на него, он мне рассказал. Стыдно, говорит, перед Дыйканбеком, вот и напился. Помоги другу, Дыйканбек, он тебе одному верит, любит тебя, дома каждое второе слово у него о тебе…

Аргын отворил балконную дверь и вошел в комнату. Атыргуль мгновенно оборвала свою жалобу, лицо сделалось оживленным, игривым, рассыпался ее обычный искусственный смешок.

— Мы тут без тебя наговорились всласть, Аргын. Ну а теперь давайте выпьем за успехи Дыйканбека. Аргын, скажи тост!

Дыйканбек опустил голову и не видел, как настойчиво подмигивала Атыргуль своему понурому супругу: «Ну давай, не ударь в грязь лицом! Ну!» И Аргын не ударил.

Тост его был такой, что Дыйканбек растрогался, расцеловал друга. На прощание они крепко обнялись и еще раз поцеловались. Атыргуль, вполне довольная, смотрела на них умильно.

Едва Чалкалмаковы ушли, Дыйканбек лег на покрытую ковром узенькую тахту и проспал до утра крепким сном. Проснулся он бодрым и чувствовал себя прекрасно. Зашел домой, переоделся и пошел в союз. Референт союза — так величали совсем молоденькую женщину, круглое лицо которой усеяно было темно-желтыми пятнышками грядущего в довольно скором времени материнства, — принесла ему список сегодняшних дел. В двенадцать заседание секретариата, потом обсуждение госзаказов в Министерстве культуры, потом надо открыть в музее персональную выставку художника, которому исполнилось шестьдесят лет. Словом, работы невпроворот, только успевай поворачиваться. Дыйканбек сидел и обдумывал, что скажет на открытии выставки, когда зазвонил телефон.

— Ну как отдохнули? — послышался в трубке голос Атыргуль, отчетливо выговаривающий каждое слово. — Я решила позвонить, узнать, как вы себя чувствуете. — Атыргуль вздохнула.

Дыйканбек понял, что она собирается завести долгий разговор, и поспешил перехватить инициативу:

— Что вздыхаешь, Акиш? Не заболела? Я с утра на работе, чувствую себя отлично. А как там друг? Сегодня мое дежурство. Работы много.

Он не мог прямо сказать ей, что разговаривать с ней ему некогда. И не хочется. Атыргуль вздохнула еще тяжелее.

— Вздыхаю не случайно. Есть о чем поговорить. Хотя бы, например, о том, что пили вы вчера одинаково, ты сегодня на работе, бодр и здоров, а он лежит пластом, жалуется. Не тронь, говорит, меня, я умираю. Ну что это такое? Не муж, а…

— Не ругай его, Атыргуль. У вас с ним чудесные дети, тебе другие женщины завидуют. Впрочем, жены — народ особый, вечно недовольны нами, что для них ни делай. А мы-то готовы душу отдать за одно ласковое слово любимой.

— Ну не все вы такие. Впрочем, у нас, женщин, вкусы разные. Одной хочется, чтобы с ней обращались робко, другой больше по душе решительность и натиск. Сказать по правде, ни твой друг, ни ты не в моем вкусе. Вам не хватает мужественности, грубоватости. Вот у меня есть один знакомый парень, тот совсем другой. Без особых тонкостей, зато настоящий мужчина. Говорит басом, брови густые, голова крупная, широкоплечий. И пошутить не прочь. Мне он нравится. В нем чувствуется дух джигита, который умеет скакать верхом. Такому только попадись…