После ливня - [39]

Однажды он провожал ее в общежитие вечером, часов в одиннадцать. По случаю дня своего рождения он впервые пригласил девушку в ресторан. Они сидели за красиво накрытым столом, посредине которого стояли в вазе темно-красные гвоздики. Аруке не стала пить шампанское, глядя на нее, не трогал свой бокал и Дыйканбек. Но им обоим было очень весело. Аруке приколола себе на грудь одну гвоздику. После ужина Дыйканбек заказал коктейль и все смотрел на Аруке, как она медленно тянет напиток через соломинку, изредка вскидывая на него озорные, нежные глаза. Потом они сидели и разговаривали, и каждый видел любовь в обращенном на него взгляде, любовь горячую и еще не высказанную словами. И он и она понимали, что объяснение неизбежно, и, наверное, поэтому разговор их делался все менее оживленным. В общежитие поехали на такси и всю дорогу молчали. Аруке быстро вышла из машины, стоя у двери общежития, подождала, пока Дыйканбек расплатился, потом, когда он подошел к ней, открыла дверь и, улыбаясь немного загадочно, сказала: «До свидания, спокойной ночи…» Повернулась и ушла, а Дыйканбек, ошеломленный, долго еще стоял у дверей.

Теплая лунная ночь стояла над притихшим городом. Такая полная сияла в небе луна, что звезд не было видно при ее свете. Дыйканбек медленно побрел прочь, но далеко не ушел — всего только до молодой березовой рощицы, насаженной возле университета. Он знал, что не может нынче пойти домой и лечь спать. Он переходил от одной тоненькой березки к другой, слушал редкие и потому особенно отчетливые звуки ночи — далекий лай собаки, шум автобусного мотора — и смотрел на общежитие, окна которого гасли одно за другим. Чем спокойнее становился город, тем сильнее волновался Дыйканбек, волновался чуть ли не до слез. Если бы он сейчас мог обнять Аруке, то, наверное, разрыдался бы как ребенок. Он пылал в огне своей любви, чтобы не сгореть, надо было высказать, излить чувство. Не помня себя, зашагал он к общежитию и постучался. Было уже за полночь. Сторожиха Марфуша не спеша, вялой походкой подошла к двери. Сердито ткнула указательным пальцем правой руки в согнутое запястье левой: «На часы погляди, ты что, пьяный?» Суровая на вид женщина работала в общежитии много лет. На парней, которые приходили к девушкам, Марфуша умела громко прикрикнуть, но сердце у нее было добрейшее. Ребята отлично знали это и старались навещать своих возлюбленных именно в Марфушино дежурство. Однако не дай бог прийти в маломальском подпитии, таких сторожиха гнала беспощадно: «Катись отсюда и больше на глаза не показывайся!»

Дыйканбек начал упрашивать Марфушу со всей доступной ему жалобной убедительностью: «Откройте, прошу вас, у меня очень важное дело!» — «И слушать не хочу! Приходи завтра!» — отрезала та и повернулась к нему спиной. Дыйканбек продолжал умолять, сам не понимая своих слов. Сторожиха, прихватив на всякий случай швабру, отперла дверь. «Ну-ка, парень, дыхни!» Даже не удивляясь своей покорности, Дыйканбек «дыхнул». Убедившись, что спиртным от него не пахнет, Марфуша покачала головой: «Чего тебе надо?»

Дыйканбек многословно и горячо объяснил ей, что у него срочное дело к Аруке, что завтра будет уже поздно, что он должен обязательно, непременно сказать об этом сейчас. Соврал — назвался старшим братом девушки. Впрочем, в общежитие, как правило, являлись близкие родственники, чаще всего именно братья, и Марфуша отлично знала цену подобным заявлениям о родстве. Не поверила она и Дыйканбеку, но написанные у него на лице отчаяние и беспомощность вызвали в ней сочувствие. Она махнула рукой по направлению к углу у двери — жди, мол, здесь! — и все той же вялой, медленной походкой поплелась на второй этаж. Скоро она вернулась и, не глядя больше на Дыйканбека, сердито принялась мыть пол шваброй, время от времени тяжело переводя дух. Дыйканбек ждал. Частые удары сердца отдавались в ушах, каждая секунда казалась бесконечно долгой. Но вот наверху послышались легкие шаги, на лестнице показалась Аруке. Дыйканбек вышел из темного угла. Лицо у девушки было такое милое, приветливое, она, кажется, и не удивилась, увидав Дыйканбека. Левой рукой она придерживала воротник темно-красного в цветочках халата. Дыйканбек, как только Аруке приблизилась к нему, обнял ее с неожиданной для себя решительностью, прильнул к ней, а она, словно только и ждала этого, тоже обняла его за шею, ласково провела рукой по голове. Не в силах удержать сотрясавшую все тело дрожь волнения, Дыйканбек целовал лицо, губы, глаза девушки и плакал, не стыдясь этих слез счастья. Аруке не противилась его поцелуям, только все повторяла слабым голоском: «Сумасшедший, что ты, что ты…» Он снова нашел ее губы своими и почувствовал, что Аруке отвечает на его поцелуй.

Она опомнилась первой. Слегка отстранилась, ладонью стерла слезы с лица Дыйканбека, потом поцеловала ему глаза. Марфуша, добрая душа, онемевшая от изумления свидетельница столь великого события, в свою очередь, прослезилась. Полным материнского сочувствия сердцем поняла она, насколько чиста их любовь. Вспомнив, что они здесь не одни, Аруке и Дыйканбек смутились, но Марфуша, обретя в конце концов дар речи, сказала: «Идите-ка в красный уголок». Дыйканбек, однако, попросил, чтобы она отпустила Аруке с ним на улицу. Сторожиха кивнула, согласилась, и Аруке побежала переодеться. «Потеплей оденься-то», — наказала Марфуша.