После финала - [18]

– Что-то вроде коммуны, – засмеялась она тогда. Интересно, сможем ли мы когда-нибудь это сделать теперь?

Никки стягивает с сына футболку.

– На день рождения мы подарили Лиаму новый рюкзак. Он переложил туда все свои вещи, а про ингалятор забыл, и тот остался в старом рюкзаке.

Я чищу Дилану зубки. Их у него четырнадцать, и сквозь десны прорезывается еще несколько. Дилан смотрит на меня своими большими блестящими глазами.

– Зубки не болят, малыш?

Так хочется, чтобы он что-нибудь произнес в ответ или хотя бы издал какой-то звук.

– У него давно не было приступов, – продолжает Никки. – Но когда они пошли в столовую, он вдруг вспомнил, что забыл ингалятор, и очень расстроился.

– Бедняжка.

Я осторожно провожу по зубам щеткой. Несколько месяцев сына кормили через трубку, но три раза в день мы чистили ему зубы, чтобы не дать размножиться бактериям. Я задумываюсь о том, сколько времени пройдет, прежде чем я снова стану для него готовить. Будет ли он по-прежнему любить овсянку с бананом или его вкусы изменятся? Может быть, он захочет блинчиков или французских тостов?

– Коннор задерживался и не придал этому значения, – говорит Никки оправдательным тоном, – ведь у Лиама уже несколько месяцев не было приступов. А потом… – Ее голос дрожит. – Из школы позвонили и сказали, что ему вызвали скорую помощь.

– Ты, наверное, здорово испугалась.

Закончив с зубами Дилана, я кладу зубную щетку в тумбочку и выливаю в раковину использованную воду.

– В школе должен быть запасной ингалятор для таких случаев, но его не заменили вовремя. Я вот все время думаю: если бы мы не подарили ему новый рюкзак, если бы Коннор не задержался…

Если бы… Мантра всех родителей, дети которых попадают в палату интенсивной терапии. «Если бы мы раньше пошли к доктору, если бы мы прислушались, если бы мы только знали, если бы…»

– Но я-то знала.

Я кладу на тумбочку чистую пижаму для Дилана, чтобы он надел ее завтра.

– Я знала, что с ним что-то не так. Просто знала и все.

В мае прошлого года мы отправились в отпуск все вместе. Небольшая квартирка, которую мы сняли на одном из Канарских островов, была очень уютная. Мы ели копченую колбасу с красным перцем, козий сыр и липкий мед; купались в море, таком ярко-синем, что резало глаза. Для Дилана перелет оказался трудным. У него болели уши, и он проплакал всю дорогу, а на следующий день он совсем расклеился.

– Ты только посмотри на эту красоту, – сказала я Максу, махнув рукой в сторону залива. – Я думала, он будет носиться от восторга.

Но Дилан сидел в коляске, капризничал и клевал носом. Позже я увидела, как он упал, когда обследовал квартиру.

– Что-то он частенько падает.

– Но ему только два года.

– Тебе не кажется, что он падает чаще, чем обычный двухлетний ребенок?

Макс посмотрел на меня точно так же, как в тот раз, когда я убедила себя, что у Дилана задержка в развитии, потому что он стал слишком поздно ползать. Таким же взглядом он одарил меня, когда я высказала опасение, что сын не переносит лактозу, потому что его дважды вырвало после молока, которое мы давали ему на ночь.

– Ладно, сдаюсь! – сказала я, поднимая руки. – Наверно, я просто сумасшедшая мамаша. Признаю себя виновной.

– Позже мы узнали, что опухоль мозга вызвала гидроцефалию, – объясняю я Никки. – Скопление жидкости в мозгу. Она вызывает головные боли, ухудшение зрения, неуклюжесть. Переносить давление в самолете Дилану было в два раза тяжелее, чем здоровому ребенку.

Я нервно сглатываю. Если бы мы знали.

– Но вы же не могли об этом знать, – утешает меня Никки.

Только я знала. Не могла не знать. Мать всегда чувствует, что с ребенком что-то не так.

Какое-то время мы молчим, погруженные в свои мысли и свои «если бы». Я повела Дилана к доктору только через месяц. Если бы… Я вглядываюсь в лицо сына, пытаясь увидеть в нем прошлого ребенка и будущего. Он выглядит как обычно, и все же… в его лице есть что-то безучастное, меня пугает пустота в его глазах. Он безвольно лежит там, где его положили, иногда шевеля руками или ногами, но по большей части он неподвижен. Только смотрит.

– Он неплохой человек, мой Коннор, – вдруг слышится из угла.

– Конечно, – автоматически подтверждаю я, хотя отлично помню, с какой злостью он набросился на Тома с Алистером и доктора Халили.

– На самом деле он не хотел никого обидеть. Он был просто напуган и переживал, что не привез Лиаму ингалятор, – объясняет Никки, положив руки на край кровати сына. – Он заботится о нас всех. Остальные дети ему не родные, только один Лиам, но ты этого никогда не заметишь – ко всем он относится одинаково. Он так любит их всех. Он сильный человек, понимаешь? Не то что я.

– Он плакал, – сообщил мне Макс, рассказывая, как они с Коннором сидели на скамейке.

Приехав домой, он собирал вещи для очередной командировки.

– Такой большой и агрессивный, а плакал, как ребенок.

Я представила себе это, а потом попыталась представить ситуацию наоборот – Макс плачет, а Коннор его утешает, но вообразить плачущего Макса я так и не смогла.

– Я знаю, – говорю я Никки.

Если Коннор не хочет, чтобы жена знала о его переживаниях, не мне ей об этом говорить.

– Когда у Дилана томография?