После финала - [17]

Я смотрю на своего сына, бледного и слабого под тонким одеялом. Сквозь редкие волосы просвечивает шрам от операции. Он находился в операционной в течение шести часов, и каждая минута казалась мне годом. Я принес свой ноутбук и, сидя в столовой, отвечал на электронные письма, которые едва читал, и сочинял презентацию, которая меня совсем не заботила.

Пипа возмущенно смотрела на меня.

– Как ты можешь думать о работе в такой момент?

– Но ведь кто-то должен платить за ипотеку, – резко бросил я, уязвленный ее упреком.

Я смотрел в ее глаза, не в силах выразить словами то, что на самом деле хотел сказать, – что лучше уж думать о работе, чем о том, что происходит сейчас в операционной.

Врачи добрались до большей части опухоли. Это называется «субтотальная резекция». Пока мы ждали, когда нас пустят к Дилану, я посмотрел в интернете, что это значит. «От пятидесяти до девяноста процентов опухоли», – сообщил мне гугл.

– Между пятьюдесятью и девяноста большая разница, – заметил я, когда мы сидели у кроватки Дилана, а хирург стоял в его ногах с блокнотом в руках. – Не могли бы вы уточнить?

– Я старался не затрагивать здоровые клетки вокруг опухоли, чтобы еще больше не повредить мозг, – уклончиво ответил он, ничуть не развеяв наши опасения.

Повреждение мозга.

У Дилана поврежден мозг. Сначала опухолью, а затем, по какой-то жестокой иронии судьбы, в результате операции по ее удалению. Какие-то части мозга восстановятся, а другие нет. И при всех своих знаниях и опыте врачи не в состоянии сказать, какие именно. Мы должны лишь ждать и надеяться.

– Пойду на воздух, – говорю я Пипе.

Она поднимает голову для поцелуя.

Я иду через стоянку к скамейке под дубом. Сажусь и, упираясь локтями в колени, потираю глаза ладонями. В голове возникает ощущение, будто я нахожусь под толщей воды и океан всей тяжестью давит на меня. Я думаю об опухоли в основании мозга Дилана и о том, испытывал ли он похожие ощущения? В понедельник ему сделают томографию, и я пытаюсь догадаться, что осталось от его опухоли. Я мысленно представляю, как она съежилась и усохла после радиотерапии, но перед моими глазами лишь участок затемнения на том первом снимке, который нам показали, когда Дилан поступил в больницу.

– Мне очень жаль, – виновато произнес тогда врач.

Опухоль в мозгу у Дилана была уже довольно давно. Месяцы головных болей, тошноты, ухудшения зрения, потери равновесия и дюжина других симптомов, о которых дети постарше могли бы рассказать, но Дилан…

Я все сильнее тру глаза и думаю о прошлом лете, когда мне следовало бы догадаться…

– Опля! – воскликнула Пипа, когда Дилан врезался в стенку, упал, попытался подняться и снова упал. Мы тогда рассмеялись и вспомнили игру, в которую играли в детстве, когда ты сначала кружишься на месте, а потом пытаешься бежать по прямой.

Мы над ним смеялись.

Это началось тогда? Не обычная неуклюжесть маленького ребенка, еще нетвердо стоящего на ногах, а страшная болезнь? Я не могу удержаться от стона.

Рядом слышится чей-то кашель.

Я выпрямляюсь, раздосадованный чьим-то присутствием, и вижу Коннора Слейтера, сидящего рядом со мной. Кивнув, я собираюсь встать и уйти и вдруг понимаю, что это был не кашель.

Коннор Слейтер плачет.

Он сидит, вцепившись в края скамейки красными огрубевшими руками. На предплечье у него татуировка – имя Лиама в окружении черных завитков. Несмотря на холод, на нем мешковатые шорты, из которых торчат загорелые веснушчатые ноги в желтых поношенных ботинках.

Я не знаю никого похожего на Коннора Слейтера, я не знаю, как я могу ему помочь.

Я не знаю.

И все же.

Я знаю, каково это – оставить семью в понедельник и не видеть ее до пятницы. Знаю, что чувствуешь, когда звонит твоя жена, чтобы сказать: «Я в больнице – ты должен приехать. Приезжай прямо сейчас, я тебя жду». Знаю, как страшно терять ребенка, когда ничто другое уже не имеет значения.

Я это пережил.

– Все это тяжело, да?

Коннор медленно кивает. Уперев руки в колени, он смотрит вниз.

– Это хорошая больница, одна из лучших в стране. Лиам в надежных руках.

Это звучит банально, но Коннор потирает лицо и энергично кивает, и я думаю о том, что иногда мы хотим услышать именно банальности.

– Я торчу здесь ради Ник, понятно? И не хочу расстраивать наших ребят, поэтому говорю им, что все в порядке, стараюсь заботиться обо всех, и о Ник тоже, но…

Он обрывает себя на полуслове, но я уже понял, что он хочет сказать, потому что думаю о том же.

– И никто никогда не спрашивает, каково приходится вам.

Коннор сжимает губы.

– Ведь вы совсем не в порядке.

– Верно.

Он поднимает на меня красные опухшие глаза.

– Потому что это я виноват, что Лиам оказался здесь.

Глава 6

Пипа

– Он забыл свой ингалятор. – Никки меняет Лиаму пижаму.

Макс сегодня на работе, так что в палате нас только двое. Здесь есть ширмы на колесиках, которыми можно отгородиться, но поскольку других родителей сейчас нет, а мы с Никки неплохо ладим, в такой изоляции просто нет необходимости.

Когда-то мы с Элисон говорили о том, что наша компания мам с детьми могла бы куда-нибудь уехать – на несколько дней арендовать дом, чтобы жить там всем вместе. Готовить и заниматься своими отпрысками.