После Европы - [10]
В 1981 году, когда ученые из Мичиганского университета провели первое всемирное исследование ценностей, они с удивлением обнаружили, что счастье нации не зависит от ее материального благополучия[30]. В те времена нигерийцы были не менее счастливы, чем жители Западной Германии. Но 35 лет спустя ситуация изменилась. У всех теперь есть телевизор, а распространение интернета позволило молодым афганцам и африканцам в один клик мыши увидеть, как живут европейцы и как работают их школы и больницы. Глобализация превратила мир в деревню, живущую под своего рода диктатурой постоянного сравнения с глобальным контекстом. Люди больше не сравнивают свою жизнь с соседской, теперь они сравнивают себя с жителями самых процветающих обществ планеты. Раймон Арон справедливо заметил 50 лет назад, что «в человечестве, находящемся на пути объединения, неравенство народов принимает то же значение, которое когда-то имело классовое неравенство»[31].
Кризис и левые
Размышляя о влиянии миграционного кризиса на Европу, словенский философ Славой Жижек обращается к классической работе Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании»[32]. В своей книге Кюблер-Росс предлагает хорошо известную схему из пяти стадий реакции человека на новость о неизлечимой болезни:
1. Отрицание («Это невозможно, не со мной»).
2. Гнев («Почему я?!»).
3. Торг («Я хочу лишь увидеть, как мои дети окончат университет»).
4. Депрессия («Я все равно умру, так зачем что-то предпринимать»).
5. Принятие («Я не могу побороть это, но я могу хотя бы подготовиться»).
По Жижеку, общественное мнение и реакция властей Западной Европы на поток беженцев из Африки и с Ближнего Востока проходят сходные этапы. Отрицание: «Ничего серьезного, будем их просто игнорировать». Гнев: «Беженцы угрожают нашему образу жизни, среди них скрываются мусульманские фундаменталисты, их надо остановить любой ценой!» Торг: «Хорошо, давайте установим квоты и будем поддерживать лагеря для беженцев в их собственных странах». Депрессия: «Все пропало; Европа превращается в Европастан!» В этой схеме, по мнению Жижека, отсутствует принятие, которое в этом случае означало бы последовательный всеевропейский план по работе с беженцами.
Нынешний кризис левых партий перед лицом наплыва беженцев вызван противоречием между универсальным характером прав человека и их реальным воплощением в национальном контексте. Жижек, один из культурных символов левых, вызвал шквал критики, в самый разгар миграционного кризиса заявив, что «защита своего образа жизни не исключает этического универсализма» и что для сохранения своей прогрессивной роли в обществе левые должны положить конец многолетней войне с евроцентризмом. В конце концов, в 1970-е именно западные левые отстаивали право деревенских общин Индии на собственный образ жизни и сопротивление глобализации. Сегодня же защита права процветающих европейских обществ на свой образ жизни и сопротивление беженцам, желающим жить в Европе как у себя дома, – прерогатива в основном правых партий. Левые ищут свое место в этой новой реальности.
За годы массовой миграции с кризисом идентичности столкнулись европейские левоцентристы, потерявшие множество голосов. Социал-демократы теряют политическое влияние по всему континенту, уступая голоса рабочих ультраправым партиям. В Австрии почти 90 % синих воротничков поддержали ультраправого кандидата во втором туре президентских выборов в мае 2016 года. На немецких региональных выборах более 30 % представителей рабочего класса проголосовали за реакционную «Альтернативу для Германии». На французских региональных выборах в декабре 2015 года «Национальный фронт» получил 50 % голосов избирателей из числа рабочих. Но, пожалуй, еще удивительнее, что самыми активными сторонниками выхода из ЕС на британском референдуме оказались избиратели с севера Англии, традиционной вотчины лейбористов.
Очевидно, что у постмарксистского рабочего класса, разуверившегося как в своей авангардной роли, так и в глобальной антикапиталистической революции, не осталось причин быть интернационалистским. Деление на левых и правых как структурный фундамент европейской модели демократии больше не совпадает с реальными разделительными линиями в обществе. Бывший редактор журнала Prospect Дэвид Гудхарт описал ситуацию так:
Старое деление на классы и экономические интересы не исчезло, на него наложилось другое, более масштабное и размытое: это разделение между людьми, смотрящими на мир Отовсюду, и теми, кто смотрит на него Откуда-то. Первых больше в нашей культуре и обществе. Они… обладают мобильными «благоприобретенными» идентичностями, основанными на образовании и карьере, которые позволяют им чувствовать себя комфортно и уверенно в новых местах и с новыми людьми. Вторые по определению более укоренены и обычно имеют «предписанные» идентичности (шотландский фермер, джорди из рабочей среды, корнуоллская домохозяйка), основанные на принадлежности к определенной группе и конкретному месту, а потому резкие перемены вызывают у них большее беспокойство
