Послания - [8]

Шрифт
Интервал

Вот Бог, а вот порог, а вот и новый дом,
Но сердце, в ритме сокровенном,
Знай плачет об отечестве своём
Осиновом и внутривенном.
Весна в Америке! Плывёт вишнёвый цвет
Под месяцем, горящим низко.
Косится в сторону, закутываясь в плед,
Пышноволосая сл авиетка.
Америка и Русь – беседа всё течёт —
Не две ль, по сути, ипостаси
Единого? Но вот в стаканах тает лёд,
Зевок, другой… Пора и восвояси.
Пора, мой друг, пора. Запахнет резедой,
Вскричит встревоженная птица,
Тень Баратынского склонится надо мной
С его заветной заграницей.
Я дальней музыке учился по нему,
Сиял Неаполь, пароходы плыли…
И кто-то трезвый, втиснувшись во тьму,
Захлопнет дверь автомобиля.
Ночь царствует. Витийствует гроза.
Глаза опухшие закрыты.
На свете счастья нет, как некогда сказал
Один отказник знаменитый.
Ревёт мотор, гудит, по крыше бьёт вода,
Сады, витрины, развороты.
Я одиночества такого никогда…
Молчу, молчу. У всех свои заботы.
Молчу, дрожу, терплю, грядущего боюсь,
Живу шипением пластинок
Затёртых, призрачных, и больше не гожусь
Для просвещённых вечеринок.

………………………………………

………………………………………

Гроза, гостиница, бродяга на скамье.
Ступай и пой, покойся с миром.
В безлюдном холле заспанный портье
Склонился над своим Шекспиром.
Гремит ключами, смотрит в спину мне
С какой-то жалобной гримасой,
Пока в полнеба светится в окне
Реклама рубленого мяса.
Привычка жить… наверно. Всё равно.
Душа согласна на любое.
Включи другой канал, трескучее кино,
Стрельба, объятия, ковбои.
Проснусь – увижу луч, умру – увижу тьму
И, погружаясь в сумрак дымный,
Я одиночества такого никому…
Гори, гори, звезда моя, прости мне…

«Спи, патриарх, среди своих словарных…»

Спи, патриарх, среди своих словарных
Отар. По недопаханной степи
Козлища с агнцами в слезах неблагодарных
Слоняются.
Не убивайся, спи.
Лежи в обнимку с беспробудной лирой,
Старей во сне, и сам себя цитируй,
Пристанывай, вздыхай о тех ночах,
Лицом врастая в бурый солончак…
Пускай другой, поющий и пропащий,
Которому загубленное слаще,
Незваный гость на воровском пиру,
Ошибкой выйдет к твоему костру…
Пускай другой, и любящий другую —
Дорога оренбургская долга, —
Сближенье звёзд вполголоса толкуя,
Не различает друга и врага —
По вытоптанным пастбищам овечьим
Пускай бредёт, ему томиться нечем,
В чужой степи, без окон и огней —
Ему и жизнь, чтобы с ножом по ней…

«Смотри, любимая, бледнеет ночь, гора…»

Смотри, любимая, бледнеет ночь, гора
Над городом, граница сна и яви.
Не знаю, как тебе, а мне уже – пора
Спешить к прощальной переправе.
Ты говоришь – прощай, а я в ответ – прости.
Ты – выпили, а я подхватываю – пропил.
На вязь словесную, на светлый прах в горсти
Я столько радостей угробил!
Искал синонимов, не видел леса за
Деревьями, любви – за глупой ворожбою
На внутренностях слов, всё верил, что гроза
Ведёт к свободе и покою.
Окаменела, превращается в агат,
Кольцо к кольцу, просвет в кремнёвой оболочке,
В котором стиснуты, как десять лет назад,
Мои зарёванные строчки.
И в этот-то просвет, в воронку блеклых вод,
Где вой озёрных волн, птиц лающие стаи —
Подводит с каждым днём, и тянет, и зовёт —
Глухая, нежная, простая…

«Что это было? Бракосочетанье?..»

Что это было? Бракосочетанье?
Крещенье? Похороны? Первое свиданье?
Был праздник. Отшумел. И меркнет наконец
московский двор, и Чистый переулок,
раскрытое чердачное окно
и фейерверк конца пятидесятых —
ночная синька в выцветших заплатах,
каскад самоубийственных огней…
Мать плакала, я возвращался к ней.
Я детство прозевал, а молодость растратил —
пропел, продрог, прогоревал.
Родился под землёй подвальный обитатель
и возвращается в подвал.
Что светит надо мной – чужие звёзды или
прорехи в ткани бытия?
Где смертный фейерверк, сиявший в полной силе
с тех пор, как грозный судия?
Мой праздник отшумел. И меркнет наконец.
Что ж, выйду-ка и я без друга на дорогу
в тот самый, середины жизни, лес.
Сверну к оврагу, утолю тревогу
свеченьем будничных небес.
И одиноко станет, и легко мне,
и всё пройдёт. Действительно пройдёт.
Куда бредёшь? Ей-богу, не припомню.
Из смерти в жизнь? Скорей наоборот.
Нет, ничего не знаю, отпустите,
помилуйте! Не веря ни лучу,
ни голосу, не ожидая чуда,
вернусь в подвал, руками обхвачу
остриженную голову и буду
грустить по городу, где слеп заморский гость,
позорных площадей великолепье,
где выл я на луну, грыз брошенную кость
и по утрам звенел собачьей цепью…

«…а что дурак, и умница, и скряга…»

…а что дурак, и умница, и скряга —
всё перейдёт, и реки утекут,
пока в руках у Господа Живаго
переживёшь бессонницу и труд,
пока сквозь небо, в страхе терпеливом,
не пролетишь над вымершим заливом,
где музыка, прерывисто дыша,
не покидает звёздного ковша…
Верши, метель, забытую работу
над чёрною страницей из блокнота
ростовщика, где кляксою моё
лукавое, дурное бытиё
распластано… вся жизнь была залогом…
вся жизнь была… в беспамятстве убогом
спит город мой. Погас его гранит.
И мокрый снег ладони леденит.

«Экран, и вокзал, и облава…»

Экран, и вокзал, и облава,
кровавое небо дрожит,
и ворон над полем, где правый
в обнимку с виновным лежит.
Комар? Или дальние трубы?
Какой это, Господи, год?
В дверях деревенского клуба
нетрезвый толпится народ.
Откуда мерещится это,
впотьмах отнимается речь?
Очнуться. Достать сигареты.
Картонную спичку зажечь.

Еще от автора Бахыт Кенжеев
Сборник стихов

Бахыт Кенжеев. Три стихотворения«Помнишь, как Пао лакомился семенами лотоса? / Вроде арахиса, только с горечью. Вроде прошлого, но без печали».Владимир Васильев. А как пели первые петухи…«На вечерней на заре выйду во поле, / Где растрепанная ветром скирда, / Как Сусанина в классической опере / Накладная, из пеньки, борода».


Крепостной остывающих мест

Всю жизнь Бахыт Кенжеев переходит в слова. Мудрец, юродивый, балагур переходит в мудрые, юродивые, изысканные стихи. Он не пишет о смерти, он живет ею. Большой поэт при рождении вместе с дыханием получает знание смерти и особый дар радоваться жизни. Поэтому его строчки так пропитаны счастьем.


Удивительные истории о веществах самых разных

В книге известного популяризатора науки Петра Образцова и его однокурсника по химическому факультету МГУ, знаменитого поэта Бахыта Кенжеева повествуется о десятках самых обычных и самых необычных окружающих человека веществах – от золота до продуктов питания, от воды до ядов, от ферментов и лекарств до сланцевого газа. В конце концов сам человек – это смесь химических веществ, и уже хотя бы поэтому знание их свойств позволяет избежать множества бытовых неприятностей, о чем в книге весьма остроумно рассказывается.


Золото гоблинов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Иван Безуглов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Обрезание пасынков

Бахыт Кенжеев – известный поэт и оригинальный прозаик. Его сочинения – всегда сочетание классической ясности и необузданного эксперимента. Лауреат премии «Антибукер», «РУССКАЯ ПРЕМИЯ».«Обрезание пасынков» – роман-загадка. Детское, «предметное» восприятие старой Москвы, тепло дома; «булгаковская» мистификация конца 30-х годов глазами подростка и поэта; эмигрантская история нашего времени, семейная тайна и… совершенно неожиданный финал, соединяющий все три части.


Рекомендуем почитать
Ямбы и блямбы

Новая книга стихов большого и всегда современного поэта, составленная им самим накануне некруглого юбилея – 77-летия. Под этими нависающими над Андреем Вознесенским «двумя топорами» собраны, возможно, самые пронзительные строки нескольких последних лет – от «дай секунду мне без обезболивающего» до «нельзя вернуть любовь и жизнь, но я артист. Я повторю».


Порядок слов

«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)


Накануне не знаю чего

Творчество Ларисы Миллер хорошо знакомо читателям. Язык ее поэзии – чистый, песенный, полифоничный, недаром немало стихотворений положено на музыку. Словно в калейдоскопе сменяются поэтические картинки, наполненные непосредственным чувством, восторгом и благодарностью за ощущение новизны и неповторимости каждого мгновения жизни.В новую книгу Ларисы Миллер вошли стихи, ранее публиковавшиеся только в периодических изданиях.


Тьмать

В новую книгу «Тьмать» вошли произведения мэтра и новатора поэзии, созданные им за более чем полувековое творчество: от первых самых известных стихов, звучавших у памятника Маяковскому, до поэм, написанных совсем недавно. Отдельные из них впервые публикуются в этом поэтическом сборнике. В книге также представлены знаменитые видеомы мастера. По словам самого А.А.Вознесенского, это его «лучшая книга».