Поскрёбыши - [30]
В запущенное зданье бесы-коммуняки за семьдесят лет натащили черт и чего. Были и две школьные парты, старые, с откидывающимися крышками. Взрослые черти усадили за них Шустрика, Шортика, Шельмеца и Никитушку. И давай их учить по обычному человечьему букварю, сильно истрепанному. Где украли – черт их разберет. Но учили на совесть, и беленькое дитя уж читало по складам: ма-ма мы-ла ра-му. Трое сереньких бесенят немного отставали, но тянулись изо всех сил. Не боги горшки обжигают. Будут грамотные черти – пригодится в жизни. А вообще-то насчет жизни. Черти помирают ли? не знаю, никто не видел. Если и помирают, то не на глазах у крещеного люда, а в лесных трущобах, у лешего под елкою. По крайней мере, я так думаю. Если существуют бесенята и старый бес, что из моря вылез – должна быть на чертей и погибель. Но уж до ста лет живут, это уж сто пудов. Живучая нечисть, черт их побери.
Насчет елок. Прогуливаемое чертями дитя озиралось на высокие ели. Они склоняли к Никите стройные верхушки, украшенные смолистыми шишками. И Erlkönig подавал из чащи едва различимый в шуме леса голос: «Дитя! ты помнишь островерхую колокольню? ты помнишь золотоволосую Ларису? ты помнишь застенчивых юношей-сирот, гладивших тебя по головке?» И лесной царь сам норовил дотронуться до Никитиной головы. А вспомнит ли мальчик что-нибудь или вообще всё забудет от такого прикосновенья? Чуткое дитя не внемлет вкрадчивому голосу, не дается елям в лапы. Смеется с товарищами-бесенятами, кидается шишками. Весь в смоле. Ну да, черти вроде цыган. Или цыгане навроде чертей. Украли дитя и рады. Но чтоб обижать – этого не водится.
Лариса два месяца ждала, что Олег прорежется. Выдерживала характер. Наконец пересилила себя, позвонила сыну на мобильник. Олег не ответил. Лариса встревожилась, звонит сватам – не сватам, а так, родственникам по внуку. Евгения неприязненно сообщила, что никаких. вестей о Никите не имеет с весны. С тех пор как Лариса отказалась отдать ребенка Саше. Впрочем, они, Воробьевы, оценив ситуацию, решили не вмешиваться. В воробьевской квартире подняли параллельную трубку. Виктор Петрович спокойным голосом сказал следующее. По-видимому, Олег принял решение в сложившихся обстоятельствах растить мальчика самостоятельно. Его полное право не давать разрешенья на отъезд Никиты в Швецию. Она, Лариса, должна просто позвонить брату Владимиру и через него связаться с Олегом. Господи, как ей самой не пришло в голову. Отключившись от Воробьевых, немедленно набрала сотовый номер брата. Владимир ей: Олег поблизости, сейчас его вызову. Подожди минутку. И сдавленный голос Олега: «Мам. Я тебе сейчас перезвоню». Чуть погодя: «Мам, вот я. Мам, проспал я Никитку, чтоб хуже не сказать. Украли прямо в поезде. Скатерка со стола валялась у дверей. На ней СЛЕДЫ КОПЫТ. Никого в купе не было, мы только двое ехали».
Звонарь стоял рядом с Ларисой и чутким ухом всё слышал. Выхватил у нее трубку, говорит замогильным голосом: «Что же ты, сукин сын (прости, Лариса Николавна), два месяца трусил нам рассказать?» - «Иван Антоныч, я в церковь к батюшке ходил. Батюшка мне – иди в милицию. Они все, попы, неверующие, уж я-то знаю. Молился я, но господь моих молитв не слышит. Мам, это я, семинарист, тогда в Орле у ночных торговцев денег требовал». Путается, с кем говорит. Лариса уже далёко стоит, не слышит. И хорошо, что не слышит. Иван Антоныч ей запоздалого Олегова признанья не передал. Ни к чему, дело прошлое. Звонарь разговор оборвал, путается в брюках, сует ноги в ботинки, ищет документы. Целует наспех мокрую щеку Ларисы и выбегает из дому.
В Москве у Иван Антоныча был только один знакомый – звонарь Антон Иваныч. Утро едва забрезжило, а уж звонят в его коммуналку, да прямехонько ему: три раза. Антон Иваныч сердится: кому неймется в такую рань? Открыл – звонарь и звонил. «Здорово, Антон Иваныч». – «И ты здравствуй, Иван Антоныч. Что такое стряслось?» - «В двух словах не расскажешь. Дай дух переведу». Сидят за столом, говорят, друг другу верят. И вообще верят. Их ремесло такое: верь да звони. «А что, Антон Иваныч, не было ль в Москве какого чуда на колокольнях, или каких сбоев с церковным звоном?» - «Не в Москве, а под Москвою, и не с церковным звоном, так с отцом Андроном в самом деле было чудо». И еще несколькими словами обменявшись, поспешили они на сильно пьющий Курский вокзал. Ранней электричкой до станции Храпуново, а там пешечком через дубравку искать по наитию разрушенный храм всех святых, земле русской просиявших. Нашли нечто. Храм не храм, а так, срамотной обрубок. Где тут и колоколу быть. Таятся в ельнике, крестятся, выжидают. Часа два прошло, и тут вроде как слабой рукой в надтреснутый колокол кто-то и впрямь звякнул. Нашли! привел господь. Помолились наскоро и переместились в такие елки, откуда дверь видать. Подальше вышло, зато уж не прозеваешь. В самом деле, очень скоро увидели они Никитку, живого и здорового. Чистенького, улыбающегося, ведомого за ручки двоими почтенного возраста чертями, если в чертях вообще можно сыскать что-либо достойное почтенья. Сзади бежали свитою трое чумазых чертенят. Да не чумазые вовсе они, просто темнорылые. Очень славные бесенята, ежели разобраться. Товарищи детских игр, с позволенья сказать. За неимением иных. Уж лучше, нежели дебилы в спецшколе. Те еще и обидят. И вряд ли от них научишься чему хорошему. А от чертей? Ма-ма мы-ла ра-му. И то хорошо.
В 2008 году вышла книга Натальи Арбузовой «Город с названьем Ковров-Самолетов». Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
В этой книге представлены пьесы, киносценарий и рассказы Натальи Арбузовой.
Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
Новая книга, явствует из названья, не последняя. Наталья Арбузова оказалась автором упорным и была оценена самыми взыскательными, высокоинтеллигентными читателями. Данная книга содержит повести, рассказы и стихи. Уже зарекомендовав себя как поэт в прозе, она раскрывается перед нами как поэт-новатор, замешивающий присутствующие в преизбытке рифмы в строку точно изюм в тесто, получая таким образом дополнительную степень свободы.
Герои Натальи Арбузовой врываются в повествование стремительно и неожиданно, и также стремительно, необратимо, непоправимо уходят: адский вихрь потерь и обретений, метаморфозы души – именно отсюда необычайно трепетное отношение писательницы к ритму как стиха, так и прозы.Она замешивает рифмы в текст, будто изюм в тесто, сбивается на стихотворную строку внутри прозаической, не боится рушить «устоявшиеся» литературные каноны, – именно вследствие их «нарушения» и рождается живое слово, необходимое чуткому и тонкому читателю.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)