Поскрёбыши - [14]
Просил свидания с Колькой. Пришлось брать справку, что тот был его учеником. Дали и справку, и свиданье. Колька, у тебя еще один нож был? – Ну да, финка. – И давно ты начал собирать свой арсенал? – Отец гостил (так и сказал: гостил… погостил и снова сел), рассказывал, каково там. Спрятал два ножа, забил под ступеньку лестницы на чердак. Говорит: живо достану, коли понадобится. Когда его забрали, я себе взял. – Зачем, Колька? – А нельзя никому ничего спускать. Иначе не заметишь, как докатишься. – И кого же ты, за что? – Так, слово за слово. Это Колька, понимавший Шестакова с полуслова. Его Колька, коего он предпочел Феде. Воспитанник безупречного Евгень Василича. Что ж из Феди-то выйдет? С высокой вероятностью сын ужаснейшего мафиози. Растет под неведомо чьим влияньем. Господь храни мое дитя. Мое ли? всё равно храни. Я не уберег Кольку. Было мне жить здесь, в Курске. Черт понес меня в Москву.
Кольке дали три года. По максимуму дали. Теперь выйдут одновременно с отцом. Пока суд да дело, на раненом, по молодости его, зажило как на собаке. Шестаков в Москву так и не уехал: обивал пороги суда. Но красноречивей всех был Женька. Расписывал, какой Колька хороший студент. А вы откуда знаете? – Так я ж у них в школе информатику преподавал. Николай Прогонов со мною до сих пор во всем советуется. – И как ножом пырнуть парня, который его пальцем не тронул? – Нет, уж это отец наставлял. Приходил из тюрьмы, оставил в доме холодное оружие и учил постоять за себя. Пальцем не тронул… так он словами обзывался… его мать поминал. – Это, Евений Васильевич, как вам известно, довольно распространенное русское ругательство. Так, междометие. Не несет в себе смысла личного оскорбления. – Нет, они Марию Прогонову знали, по имени назвали. И – нехорошими словами. А она… она… ну, вроде как святая. (Тут Женька смутился и покраснел. Явно перестарался.) Господи, как всё связано. Когда-то шестаковские студенты придумали сказку: де Прогонов-отец убил оскорбителя Колькиной матери и загремел в лагеря на приличный срок. Теперь Колька их выдумку реализовал (почти что). Столько лет прошло – вернулось подобно бумерангу и ударило. Попридержать бы и мне, автору сей истории, болтливый язык, не молоть страшилок. Сбудется – не обрадуешься. Уже бывало.
Кассации, апелляции… подавать, не подавать. Шестаков остался в Курске. Снова преподавал математику в Женькиной школе: там был хронический дефицит. Жил на глазах у всей улицы вдвоем с Марией Прогоновой в недоступных чужим взглядам покоях дома. Думал – пролетит время, и всадит ему Владимир Прогонов под ребро третий, незнакомый нож. Финку в качестве вещественного доказательства Шестаков повидал на суде. Пока сад зарастает высокой дурман-травой, что по весне зовется сныдь. Ее и правда можно есть. Живучая эта сныдь. Мария принимает свою судьбу стойко. Сын дорос до тюрьмы. А институт – дело непонятное. Шестакова любит взахлеб. Чем кончится – не ее ума дело. Расплатиться всегда готова, прятаться не станет. Ох, Мария.
Алиса привыкла к тому, что Шестаков бегает туда-сюда. У нее в запасе имелся приличной внешности почасовик, всегда готовый ко услугам. Несимпатичного Алиса не потерпела бы. Этот благообразный читал студиозусам промозглой осенью беспощадную математическую статистику. По ее критериям выходило: не принадлежим мы Европе, ни же Азии. Сами по себе. Алисин муж Леонид, импозантный сорокалетний бизнесмен (его занятия как раз под вопросом), жену вроде бы и любил. Ценил ее аномальную красоту и практический разум, критику коего ни разу не предпринимал. Однако чего ради женился на тридцатипятилетней женщине с ребенком – не возьму в толк. Вполне мог бы осчастливить семнадцатилетнюю и пиарить собственного сына еще в памперсах. Дивны дела твои, господи. Выждал ровно столько, сколько требовало приличие, и опять посвятил свои досуги офисным девицам, подобранным строго по внешним данным. Деловые качества – какая проза. Зато от житейских забот Алиса была избавлена. Остальное приложится.
В Москву Шестаков наезжал – «Колькина» квартира была сдана. Осуществлял надзор. Феде два года исполнилось еще летом. Но посмотреть, на кого стал похож, не удавалось. По третьему отцу писался Веткин Федор Леонидыч. Рекреационное пространство элитного дома, где мальчик жил с няней Таней, располагалось на высокой веранде над двухэтажным подземным гаражом. Газон, пожелтевшие клумбы, тренажеры, детская площадка. Даже сосёнки росли – непонятно как, куда девали корни. Попасть внутрь огражденья можно было только из подъездов дома, то есть через швейцара. Тот спрашивал: вы к кому? вас ждут? Нет, Шестакова не ждали. Он поворачивался онемевшей спиной, уже не чувствуя оскорбленья. Колька. У него есть только Колька. И от Кольки пришло письмо. На московский адрес пришло. Должно быть, не хотел полошить мать. Юрий Федорыч, я проиграл в карты свою (вашу) квартиру. Если бы я сам не предложил откупиться ею, если бы не дал расписки кровью, случилось бы такое страшное, чего вы сами для меня никогда бы не пожелали. Больше играть не сяду: от меня отступились. Простите, не кляните. Когда выйду, что-нибудь придумаем.
В 2008 году вышла книга Натальи Арбузовой «Город с названьем Ковров-Самолетов». Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
В этой книге представлены пьесы, киносценарий и рассказы Натальи Арбузовой.
Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
Новая книга, явствует из названья, не последняя. Наталья Арбузова оказалась автором упорным и была оценена самыми взыскательными, высокоинтеллигентными читателями. Данная книга содержит повести, рассказы и стихи. Уже зарекомендовав себя как поэт в прозе, она раскрывается перед нами как поэт-новатор, замешивающий присутствующие в преизбытке рифмы в строку точно изюм в тесто, получая таким образом дополнительную степень свободы.
Герои Натальи Арбузовой врываются в повествование стремительно и неожиданно, и также стремительно, необратимо, непоправимо уходят: адский вихрь потерь и обретений, метаморфозы души – именно отсюда необычайно трепетное отношение писательницы к ритму как стиха, так и прозы.Она замешивает рифмы в текст, будто изюм в тесто, сбивается на стихотворную строку внутри прозаической, не боится рушить «устоявшиеся» литературные каноны, – именно вследствие их «нарушения» и рождается живое слово, необходимое чуткому и тонкому читателю.
Пристально вглядываясь в себя, в прошлое и настоящее своей семьи, Йонатан Лехави пытается понять причину выпавших на его долю тяжелых испытаний. Подающий надежды в ешиве, он, боясь груза ответственности, бросает обучение и стремится к тихой семейной жизни, хочет стать незаметным. Однако события развиваются помимо его воли, и раз за разом Йонатан оказывается перед новым выбором, пока жизнь, по сути, не возвращает его туда, откуда он когда-то ушел. «Необходимо быть в движении и всегда спрашивать себя, чего ищет душа, чего хочет время, чего хочет Всевышний», — сказал в одном из интервью Эльханан Нир.
Михаил Ганичев — имя новое в нашей литературе. Его судьба, отразившаяся в повести «Пробуждение», тесно связана с Череповецким металлургическим комбинатом, где он до сих пор работает начальником цеха. Боль за родную русскую землю, за нелегкую жизнь земляков — таков главный лейтмотив произведений писателя с Вологодчины.
Одна из лучших книг года по версии Time и The Washington Post.От автора международного бестселлера «Жена тигра».Пронзительный роман о Диком Западе конца XIX-го века и его призраках.В диких, засушливых землях Аризоны на пороге ХХ века сплетаются две необычных судьбы. Нора уже давно живет в пустыне с мужем и сыновьями и знает об этом суровом крае практически все. Она обладает недюжинной волей и энергией и испугать ее непросто. Однако по стечению обстоятельств она осталась в доме почти без воды с Тоби, ее младшим ребенком.
В сборник вошли рассказы разных лет и жанров. Одни проросли из воспоминаний и дневниковых записей. Другие — проявленные негативы под названием «Жизнь других». Третьи пришли из ниоткуда, прилетели и плюхнулись на листы, как вернувшиеся домой перелетные птицы. Часть рассказов — горькие таблетки, лучше, принимать по одной. Рассказы сборника, как страницы фотоальбома поведают о детстве, взрослении и дружбе, путешествиях и море, испытаниях и потерях. О вере, надежде и о любви во всех ее проявлениях.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)