Поскрёбыши - [16]
Немногочисленные студенты привыкли к колебаниям шестаковского маятника: Фигаро здесь – Фигаро там. Он что-то им почитал наскоро ранней весною, не отходя от кассы (пардон, от Алисиной постели). Повинуясь воле Алисы, не поехал на лето в Курск. Подался с нею в Швейцарию, и надолго. Дитя с новой нянею Антониной в то время сидело на даче в Жаворонках под надежной охраной. Его бесценную жизнь никакой авиакомпании не доверяли. Жизнь Леонида Веткина, напротив, доверяли охотно. Он постоянно мотался в США и обратно по тайным делам «семьи», не мешая Алисе жить. И дышала она полной грудью чистейшим воздухом гор. Шестаков пытался звонить Женьке, но горы не пропускали сигнала, и скайпа Женька включать не желал – слишком любил Марию. А Шестаков ловил ненасытным взором очертанья снежных хребтов и ждал обещанной осени – освобождения Кольки. Стал верить Алисе – что еще оставалось?
Колька пришел домой - в Курск - к началу октября. Отсидел чуть больше половины срока. Формулировка была: за ударный труд. Ну что ж. В институте его восстановили на третьем курсе. А так он был бы уже на пятом. Шестакова Алиса задержала в Москве до лета. К лету – сказала – отпустит насовсем. Теперь Шестаков ей полностью верил. Не мог налюбоваться Колькой по скайпу. Тот заматерел, скулы обдернулись, кулаки задубели. Юрь Федорыч, да вы ж в своей квартире! вон мой шкаф с сокровищами. Мне там уголовники говорили: забрали они хрущевку, ихняя явка. Как же это? – Не спрашивай, Колька. Выкупил я и тебя, и квартиру. Душу дьяволу не продал, не боись. Ты мой сын, нет у меня другого. Дай мне слово, что никому от тебя не будет никакого членовредительства. Вспомни, как мы с тобою первый раз в школьной столовой обедали. Поклянись страшной клятвой. - Не стану клясться, Юрь Федорыч. Иной раз рука сама подымается. С вами не бывало, со мной бывало. Вон мать Полкану жрать принесла, а яблоко в миску бух! Мы вас ждем, кода бы ни приехали. Вон и Евгень Василич в дверь. Сейчас будет с вами говорить. (Господи, как я счастлив!)
У меня нет сына, кроме Кольки? не знаю. Алиса, покажи мне Федю. Устрой как-нибудь, чтоб я его повидал. Привезла мальчика сама, без няни Антонины, без охранника. Детенышу три с половиной. Поставила на стол игрушечную елочку: завтра рождество. А ребенок к обществу-то матери не привык: трижды назвал ее няней. Потоптался возле елочки и попросился гулять. Одели вдвоем – не сопротивлялся. Повели за ручки в убогий двор. Чья-то самостоятельно выгуливающаяся собака обнюхала дитя: пахло чужим. Федя поглядел на трубы ТЭЦ и одобрил: «большие». Алиса усадила его в машину, в специальное креслице. Помаши ручкой, Федя. Помахал. Свиданье окончено. Как в тюрьме. И это будущий «крестный отец»? Скорей будущий неудачник Шестаков. А, черт.
Шестаков зависит целиком от Алисы. Если она отпустит – приедет на лето в Курск. Насчет «насовсем» лучше не заикаться. Удержит при себе на неизвестный срок – терпи. Одна Алиса может спасти Марию, если (когда) настанет беда. Топор над ними как висел, так и висит. Отпустила – надолго, просила лишь навестить ее зимой. Колька только что сдал весеннюю сессию. Мария в сорок два выглядит девушкой – это уже навсегда. Женька родной, Алена родная, Соне три года. У пса Полкана родная морда – так бы и расцеловал. Не забыл Шестакова: лизнул ему руку – молодец. В траве перед домом цветут лесные цветы бубенчики. Шмель тяжело поднял в воздух полное меда брюшко. Не отлетай от нас, радость, помедли. Владимир Прогонов должен придти в ноябре.
Сентябрь на носу, рябит рябинка возле ворот. Очнитесь, безумные – нужно срочно чесаться. Шестаков! ты собрался вести старшие классы? ты, верно, спятил. Тебе осталось два месяца. Немедля в Москву. И в Москве надо быть начеку: ну как «Володя» узнает, в чьей квартире залег «учитель». Нельзя всю жизнь держать человека в тюрьме. Нехорошо, нечестно. Нельзя всю дорогу жаловаться Алисе: смешно. Какой на тебя нашел морок, Шестаков? Скажите ему – Мария, Колька, Женька. Алену спрашивать всё равно что спрашивать Соню. Решайтесь вы, взрослые. Кончилось ваше лето, пора прощаться. Но все они словно рехнулись. В полнейшем ступоре. Даже вещей Шестакова не спрятали. А он всё думает: Алиса просила лишь зимой ее навестить. Она ведунья. Всё так и будет: на каникулах к ней поедет. Ну, ну. Она над тобой, Шестаков, посмеялась. Уж кто другой, а Алиса умеет считать. У вас с Алисой не только вся зима впереди, а вовсе немеряно времени. Еще успеешь ей надоесть, и сам как бы ее не проклял. Заступница, блин.
Владимир Пронов пришел в сентябре. Свалился как снег на голову. Мария только-только отдежурила. Спать не легла, мирно чистила грибы. Шестаков, олух царя небесного, утратив всякую бдительность, с увлеченьем вел урок. Женька торчал как обычно в компьютерном классе. Колька, убегая на занятия, к добру или к худу забыл на столе, где завтракал, свой мобильник. Незваный гость подкрался неслышно. Мария подняла голову от красавца подосиновика. От неожиданности лишившись последнего разума, выскочила мимо мужа в сад звонить Шестакову. Тот извинился перед ребятами, вышел в коридор. Юр, он здесь. И тут же рядом голос: кому звонишь, лярва? И звук падающего тела. Оставленные без присмотра ученики негромко шумели за дверью. Шестаков метнулся в компьютерный класс. Женька понял без слов. Летели вдвоем навстречу уже случившемуся. Возле дома стрельба. Пятеро ментов. Владимир Прогонов лежит на мостовой лицом вниз. Мария, дождись… скорая едет… десять минут, Мария. Колька успел. Открой глаза! не открыла. Носилки, халаты. Говорят меж собой: довезти бы… чтоб не у нас.
В 2008 году вышла книга Натальи Арбузовой «Город с названьем Ковров-Самолетов». Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
В этой книге представлены пьесы, киносценарий и рассказы Натальи Арбузовой.
Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
Новая книга, явствует из названья, не последняя. Наталья Арбузова оказалась автором упорным и была оценена самыми взыскательными, высокоинтеллигентными читателями. Данная книга содержит повести, рассказы и стихи. Уже зарекомендовав себя как поэт в прозе, она раскрывается перед нами как поэт-новатор, замешивающий присутствующие в преизбытке рифмы в строку точно изюм в тесто, получая таким образом дополнительную степень свободы.
Герои Натальи Арбузовой врываются в повествование стремительно и неожиданно, и также стремительно, необратимо, непоправимо уходят: адский вихрь потерь и обретений, метаморфозы души – именно отсюда необычайно трепетное отношение писательницы к ритму как стиха, так и прозы.Она замешивает рифмы в текст, будто изюм в тесто, сбивается на стихотворную строку внутри прозаической, не боится рушить «устоявшиеся» литературные каноны, – именно вследствие их «нарушения» и рождается живое слово, необходимое чуткому и тонкому читателю.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Рассказ опубликован в журнале «Уральский следопыт» № 9, сентябрь 2002 г.
Когда Карла и Роберт поженились, им казалось, будто они созданы друг для друга, и вершиной их счастья стала беременность супруги. Но другая женщина решила, что их ребенок создан для нее…Драматическая история двух семей, для которых одна маленькая девочка стала всем!
Елена Чарник – поэт, эссеист. Родилась в Полтаве, окончила Харьковский государственный университет по специальности “русская филология”.Живет в Петербурге. Печаталась в журналах “Новый мир”, “Урал”.
Счастье – вещь ненадежная, преходящая. Жители шотландского городка и не стремятся к нему. Да и недосуг им замечать отсутствие счастья. Дел по горло. Уютно светятся в вечернем сумраке окна, вьется дымок из труб. Но загляните в эти окна, и увидите, что здешняя жизнь совсем не так благостна, как кажется со стороны. Своя доля печалей осеняет каждую старинную улочку и каждый дом. И каждого жителя. И в одном из этих домов, в кабинете абрикосового цвета, сидит Аня, консультант по вопросам семьи и брака. Будто священник, поджидающий прихожан в темноте исповедальни… И однажды приходят к ней Роза и Гарри, не способные жить друг без друга и опостылевшие друг дружке до смерти.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)