Поскрёбыши - [18]
Покой вернулся ненадолго. Поиграли в лето, заплетавшее вьюнки вкруг каждого прутика. Вечер закрывал розовые граммофончики, утро открывало, и неслышная мелодия лилась, настраивая на гармонический лад. Евгень Василич выбил для Кольки преддипломную практику в своей школе. Вот и рабочий сентябрь – все ему рады. Колька бегает по квартирам, налаживает интернет – зашибает деньгу. Купил старый мотоцикл, стал пропадать по суткам. Немудрено: ему исполнилось двадцать четыре. Это уж не Колька, а целый Николай. Ой, хмелю ж мiй, хмелю,
Хмелю зелененький,
Де ж ти, хмелю, зиму зимував,
Що й не розвивався?
Ой, сину ж мiй сину,
Сину молоденький,
Де ж ти, сину, нiчку ночував,
Що й не роззувався?
Колькину тайну открыла Мария. Она в больнице уж не мыла полы. Подымай выше – заведовала бельем. Николай заглянул к матери в бельевую комнату – а она пол моет! не дело. Оглянулась – поднялась, смутилась, одернула подол – не мать, другая женщина. Чуть помоложе, но похожа… похожа… Тут и Николай оглянулся: за спиной кто-то переминался с ноги на ногу. Мальчик лет четырнадцати – неказистый, неухоженный. И тоже неуловимо похожий – на кого? Как тебя зовут? – Валентин. Всё было встарь, всё повторится снова. Николай вынул из кармана куртки небезызвестный компьютер-таблетку, Алисин подарок, и сунул Вальке (Кольке?) в лапы. На, возьми – у меня теперь планшет есть. Я тебе и флешку… где-то она у меня? на, держи.
Женщину звали Лидой, Лидией никто не звал. Приезжие из Элисты. Господи, где только люди не живут. Приезжие, но не бездомные. Здесь, в Курске, умерла древняя Лидина бабушка. Записала дом на бедолагу Лиду, прямую наследницу, сироту, мать- одиночку. В этом дому и стал пропадать Николай. Сработал Эдипов комплекс. Чисто сработал. Уж на что Мария ни на кого не похожа, а нашелся таки ее клон. Мы не одни во вселенной. Кто бы удивлялся Колькиной новой привязанности, только не Мария с Шестаковым. Евгень Василич, самый здравый человек в семье, немного повздыхал. Но, будучи завзятым альтруистом, примирился с очевидностью. Так и жили. Лида пряталась на другой окраине, встречаясь с Марией лишь на работе. Чудеса в решете. Николай же тарахтел мотоциклом между двумя домами. Всякий раз прихватывал с собой для Валентина одно из своих сокровищ, без спеха переправленных из Москвы добрым Юрь Федорычем.
Алиса долго расслабляться не даст. Талым февралем, как всегда без звонка, припарковалась около школы. Небо висело низко – рукой подать. Тачка у Алисы опять новая, но Шестаков и той, предыдущей, не запомнил. Вышел рассеянный, на машину и не взглянул. Окликнула Алиса – плюхнулся на сиденье рядом с ней. Вот, возьми деньги, Юра. Я сдала твою хрущевку. Федину квартиру тоже. Мне хватает. Забери свое. Ну, спроси, что мне нужно. И, не дожидаясь вопроса, объяснила, что именно: разрешенье на вывоз Феди в Америку. – «Алиса, сделай милость, раскинь умом. Тебе придется постоянно обновлять мое разрешенье. Ты Федю спрятала. Хочешь его засветить? это мигом. На нас уже был наезд». – «Юра, ему в июне шесть. Пора в школу – не утаишь. Учиться лучше там». – «А ты? где ты будешь?» - «Мы могли бы уехать вместе». – «Даже не думай. Я ведь не чемодан, чтоб меня взять и увезти». – «Сейчас увезу. (Авто тронулось.) Едем к Феде». (Похитительница. Вечная похитительница. Как она жила без меня, над кем издевалась? никогда не узнаю.)
Приехали ночью в Елец (всем ворам отец). Не будя няню Антонину, легли без шума – не спать – в соседней комнате. – «Алиса, - сказал Шестаков уже под утро, - я знаю про родинки. Это недостойно тебя, Алиса». – «Молчи. Скоро посмотришь на сына. Вылитый ты». – (Марии звонить не стоит. Женька глядел в окно, как я залезал в салон авто. Я видел, что он видел.) Утро было немногим белее вчерашнего дня. Заспанное дитя почти одинаково долго не узнавало обоих. Няня надевала колготки мальчику, по смелому утвержденью Алисы похожему на Шестакова. Ну разве что глаз и ушей по двое, а рот и нос – эти в единственном числе. Как у всех остальных людей. – «Не увози его, Алиса. Глупая идея. Его там скорей вычислят и скорей выкрадут. У тебя там уже дочь… ты о ней помнишь? Вообще, зачем им Федя?» - «Нашли, не сразу, завещанье Михаила: малыша оставить в СЕМЬЕ, растить и учить». – «Чему учить, Алиса?» - «Ну, английскому, таэквондо. Что еще нужно родовитому мафиози? Родинок на нем нет, твоя правда, а ИХ невидимого клейма я стереть не могу». – «Отпусти мою душу на покаянье, Алиса. Я не гожусь в наставники будущему главарю мафиозной семьи. Изволишь заметить, я человек мягкий. Может, Мария и приняла бы его, если… если…». – «Если меня прикончат, ты хочешь сказать?» - «Вроде того». – «Знаешь, ты прав. Отвезу его в Курск. Если в будущем сломаю себе шею, что весьма вероятно, будет на кого уповать. А сейчас их отправлю гулять, а мы…» И еще часок мы с Алисой выкроили. Отвезти меня в Курск она отказалась. Поехал своим ходом. Где будет ребенок в Курске – я знать не должен. Не то ОНИ выследят. (А так как будто не выследят? ему же в школу идти. Впрочем, при нашем-то беспорядке, может, и обойдется.)
Апрель. Сад весь в голубеньких пролесках – и Алена в веснушках. Семья Комоновых живет у себя на квартире, сдавать не нужно: идут московские деньги от шестаковской хрущевки. Евгень Василич пишет диплом за беспечного Николая, тот выполняет домашние задания за туповатого Вальку. Мария сына не спросит, где пропадал. А Шестаков давно уж открылся Женьке: Федя здесь, в Курске – надо искать по школам. Женька организовал компьютерную слежку за всеми зачисляемыми в первый класс. Засек. Тридцать первая школа. На Лидиной окраине. И самое смешное, что Валентин там учится. Наверное, наиболее захудалая школа в Курске. Ну и Алиса. Федю будут искать по элитным школам, но никак не в этой дыре. – «Николай, - Евгень Василич командует, - ты пойдешь преподавать информатику в тридцать первую школу». – « А что? и пойду».
В 2008 году вышла книга Натальи Арбузовой «Город с названьем Ковров-Самолетов». Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
В этой книге представлены пьесы, киносценарий и рассказы Натальи Арбузовой.
Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
Новая книга, явствует из названья, не последняя. Наталья Арбузова оказалась автором упорным и была оценена самыми взыскательными, высокоинтеллигентными читателями. Данная книга содержит повести, рассказы и стихи. Уже зарекомендовав себя как поэт в прозе, она раскрывается перед нами как поэт-новатор, замешивающий присутствующие в преизбытке рифмы в строку точно изюм в тесто, получая таким образом дополнительную степень свободы.
Герои Натальи Арбузовой врываются в повествование стремительно и неожиданно, и также стремительно, необратимо, непоправимо уходят: адский вихрь потерь и обретений, метаморфозы души – именно отсюда необычайно трепетное отношение писательницы к ритму как стиха, так и прозы.Она замешивает рифмы в текст, будто изюм в тесто, сбивается на стихотворную строку внутри прозаической, не боится рушить «устоявшиеся» литературные каноны, – именно вследствие их «нарушения» и рождается живое слово, необходимое чуткому и тонкому читателю.
Роман «Возвращение Панды» посвящен человеку, севшему за убийство в тюрьму и освобожденному, но попавшему все в ту же зону — имя которой — современная людоедская Россия чиновников на крови.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Рассказ опубликован в журнале «Уральский следопыт» № 9, сентябрь 2002 г.
Когда Карла и Роберт поженились, им казалось, будто они созданы друг для друга, и вершиной их счастья стала беременность супруги. Но другая женщина решила, что их ребенок создан для нее…Драматическая история двух семей, для которых одна маленькая девочка стала всем!
Елена Чарник – поэт, эссеист. Родилась в Полтаве, окончила Харьковский государственный университет по специальности “русская филология”.Живет в Петербурге. Печаталась в журналах “Новый мир”, “Урал”.
Счастье – вещь ненадежная, преходящая. Жители шотландского городка и не стремятся к нему. Да и недосуг им замечать отсутствие счастья. Дел по горло. Уютно светятся в вечернем сумраке окна, вьется дымок из труб. Но загляните в эти окна, и увидите, что здешняя жизнь совсем не так благостна, как кажется со стороны. Своя доля печалей осеняет каждую старинную улочку и каждый дом. И каждого жителя. И в одном из этих домов, в кабинете абрикосового цвета, сидит Аня, консультант по вопросам семьи и брака. Будто священник, поджидающий прихожан в темноте исповедальни… И однажды приходят к ней Роза и Гарри, не способные жить друг без друга и опостылевшие друг дружке до смерти.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)