Пощечина - [133]

Она оторопела. Неужели он говорил на эту тему с детьми? Она перегнулась через стол:

— Что ты сказал об этом Адаму и Мелиссе?

Испытывая ее терпение, он откинулся на спинку стула:

— Ничего.

— Тогда откуда ты знаешь?

Он не отвечал.

— Откуда ты знаешь?

Глядя на нее настороженно, он скрестил на груди руки.

И тут ее осенило. Она глухо рассмеялась:

— Ну, конечно. Твоя дорогая матушка, черт бы ее побрал.

— Гарри — наш родственник. Рокко — их кузен. Они знают, что происходит.

— Точнее, им сказали, что происходит.

— Это случилось у них на глазах, — спокойно заметил он. — Думаю, у них сложилось собственное мнение.

На мгновение ею овладела паника, головокружительная паника. Из-за детей. С Гектором их связывали более прочные узы, чем с ней. Узы семейственности, целый клан родственников, чего она сама не могла им предложить. Даже если б ее мать жила в Мельбурне, с ними. Ее мать не смогла бы всю себя отдавать детям и внукам. У той была своя работа, свои друзья, своя жизнь, в которой семья занимала лишь определенную нишу, но не являлась для нее смыслом существования. По сути, это правильно, думала Айша, так и должно быть. Она могла жить вдали от своих родных, а Гектор не мог. Она знала это, когда выходила за него замуж. Согласившись стать его женой, она согласилась принять его всего целиком, со всей его родней. Но это ее всегда возмущало, и ее дети, она знала, никогда не поймут причин ее недовольства. Она жалела, что Раф живет в другом городе. Дети любили ее брата так же сильно, как любила его она. Однако она не могла разделить с ними их любовь к их яя и nanny, к их дядьям и тетям. Конечно, она симпатизировала Манолису, безусловно, ее связывала крепкая дружба с ее золовкой, Элизабет. Но в Мельбурне ее настоящей семьей были Рози и Анук. А ее дети их не любили.

Она почти с ненавистью посмотрела на мужа. Это ты втянул меня в свою жизнь, со злостью думала она. Как такое могло случиться?

Одна из француженок на своем родном языке окликнула малыша, подобравшегося к музыкантам. Она привстала за столом, чтобы схватить его, но лидер группы поднял руку, крикнул: «D'accord, D'accord»[127] — и посадил малыша к себе на колени.

Айша кивнула в сторону музыкантов:

— Прелесть, правда?

Гектор обернулся, посмотрел, как счастливый малыш радостно колотит по пластинкам ксилофона. Широко улыбаясь, он снова повернулся к Айше:

— Веселится на славу.

— Как и его мать. — Француженка, держа в руке бокал с пивом, смеялась со своими друзьями. Смех ребенка, заливистый, свободный, внезапно изгнал из нее и обиду, и злость.

Айша коснулась руки мужа, он переплел свои пальцы с ее пальцами.

— Мне нравилось смотреть на детей в Бангкоке, — мечтательно произнесла она. — Я видела их каждый день, когда шла на конференцию. Девочки и мальчики, такие опрятные, аккуратненькие, в школьной форме, смеются, размахивают портфелями. Казалось, они — хозяева улиц. Не в плохом смысле, нет, не так, как компании подростков у нас дома. Вид у них был счастливый и совсем не угрожающий. Сразу ясно, что они у себя дома.

Она опять глянула на маленького француза, теперь жадно обсасывавшего ломтик манго, которым угостил его лидер группы.

Она повернулась к Гектору.

— В Греции и на Сицилии было так же, помнишь? — сказала она. — Там дети тоже чувствовали себя хозяевами улиц. — Потягивая пиво, она вспоминала, как они отдыхали на Средиземном море. Это было так давно, еще до свадьбы — их первая совместная поездка за океан. Они были так молоды. Там они тоже поругались, на Санторини, рассорились в хлам. Когда они вернулись в Афины, кузен Гектора, Перикл, сказал им, что на Санторини все ругаются. Браколака, духи вампиров, сеют раздор между влюбленными, потому что ненавидят счастливых.

— Наверно, Греция сильно изменилась. Нужно в скором времени свозить туда детей. Обязательно.

И вот тогда Гектор заплакал. Не тихо, украдкой, а неожиданно разразился мучительными всхлипами. Его тело содрогалось, раскачивалось, слезы ручьем струились по его лицу, стекая на рубашку. Айша была в шоке, утратила дар речи. Гектор никогда не плакал. Он крепче стиснул ее пальцы; казалось, еще чуть-чуть — и он раздавит ее ладонь. Направлявшаяся к их столику официантка, остановилась и, сконфуженная, испуганная, смотрела на Гектора, в изумлении открыв рот. Две французские пары умолкли. Женщины уткнулись в меню, мужчины, закурив, стали внимательно рассматривать улицу.

Смятение подтолкнуло Айшу к действию. Она вырвала свою руку из ладони мужа:

— Гектор, в чем дело, что случилось?

Он не мог произнести ни слова. Его всхлипы стали громче, переросли в рыдания. Он дышал прерывисто, его лицо, нос, глаза покраснели и искривились. Она схватила салфетку и вытерла у него под носом. Кровь стыла в ее жилах. Впервые в жизни она поняла смысл этой метафоры, познала его на собственном опыте: она не чувствовала ничего, кроме пугающей отрешенности. Она никогда не видела, чтобы ее муж плакал. Ей даже в голову не могло прийти, что он способен так уронить свое достоинство — зайтись горестным плачем на людях. Она вообще не видела, чтобы мужчины так плакали. Хотя нет, один раз видела, давно. Ускользающее, но ясное воспоминание. Ее отец. Он тоже выл, сидя на супружеском ложе в трусах и майке. Мать захлопнула дверь перед перепуганными лицами ее и Рави. Да, лишь тогда однажды она и видела плачущего мужчину, и ее отец тоже выл, как волк, как обезумевшее животное. Плач мужа не свидетельствовал о его слабости или смирении. Он был подавлен, беззащитен, безутешен в своем отчаянии, но при этом оставался мужчиной. Он плакал, как разбитый горем мужчина. Она не раз наблюдала, как женщины, теряя самообладание, рыдают от безысходности. Она и сама, бывало, плакала. И каждый раз, когда это случалось, она говорила расстроенной женщине или девушке — или себе самой, — что нужно выплакаться, выплеснуть свою боль. Но сейчас был другой случай. С каждым своим всхлипом Гектор все дальше уходил от нее. Она хотела это прекратить. Ее тело, сердце, разум, душа, руки, губы, каждая клеточка ее существа звенели от напряжения. Кровь стыла в жилах. Она знала, почему вспомнила отца, его необъяснимый срыв — инцидент, о котором ее родители после ни разу словом не обмолвились. Как и тогда, она испугалась. Испугалась так сильно, что даже думать ни о чем не могла. Ею владел один лишь голый страх, ужас, что с этого момента все изменится. Отныне уже никогда не смогут они жить так, как жили.