Пощады нет - [45]

— Улепетывай! Скройся!

Он не сразу покинул опасные места, ему, в его тяжелом состоянии, даже хотелось, чтобы его арестовали. Это было бы местью ей, матери. Но ничего не случилось. Он предназначен был для другого: не сразу погибнуть, как главарь этой шайки, от удара набитого песком мешка, а тихо сгорать на медленном огне.

Люди обладают различной прочностью. Некоторые, как Марихен, гибнут, точно бабочки, в ранней юности, другие умирают внезапно среди работы, от несчастного случая, третьи живут долго, они выносливы, как слоны, им суждено претерпеть все в жизни, им не позволено от чего бы то ни было уклониться, они полностью должны оплатить все счета. Но как бы они ни берегли свои силы, когда-нибудь да приходится и им сделать последнюю ставку.

Был день, когда мать прокляла себя за то, что она сделала. Как-то утром Карл, встав и одевшись, со стоном заметался от окна к окну, не объясняя, в чем дело. В это утро газеты сообщили, что на рассвете во дворе центральной тюрьмы обезглавлены оба пойманных недавно политических преступника. Один из них был тот, в устройстве побега которого из тюрьмы Карл принимал участие. Тогда эти двое заключенных мигом вскочили в фургон, приготовленный Паулем, а потом, в толчее у крытого рынка, незаметно выскользнули из него и, отойдя уже довольно далеко, бросили Карлу благодарный взгляд. Он увидел этих сильных, спокойных людей, знавших свою дорогу, свой правильный путь, — он им помог. Он потерял их тогда, навеки вечные потерял. Они исчезли в водовороте, среди корзин и людей, храбрецы, чей взгляд запечатлелся у него в сердце. И вот, оказывается, он не спас их. Их обезглавили. А он сидел здесь, в этой комнате.

Его залитое слезами лицо с дико оскаленными зубами заставило мать отступить. Это было хуже гневных вспышек мужа. Ее охватила страшная тревога, не связан ли Пауль с этими политическими историями, о которых сообщали газеты. Она пристала к Карлу, допытываясь у него, так ли это, но из него нельзя было вытянуть ни слова. конец, он выдавил из себя злое: нет!

Это она виновата в их крови!

Теперь, когда рынок для него был закрыт, и он и мать сочли для себя настоящим благодеянием, что дядя определил его учеником к себе на фабрику. Мать предварительно все подготовила. Ссылаясь на тесноту своей квартиры, она отдала брату Марихен, чтобы этот скряга хоть в чем-нибудь чувствовал себя обязанным ей.

Детский голосок согрел его дом, хотя ребенок долго плакал и рвался к матери и никак не хотел в чужом месте ложиться спать. Карлу, своему старшему сыну, она завоевала место на мебельной фабрике брата. Карлу отвели там работу, и семья вдовы, прочно связавшись с семьей брата, пошла в гору.

Мать добилась переезда из тесной квартирки на пятом этаже в трехкомнатную квартиру на третьем этаже на той же улице. Мебель дал ей брат, деньги свои она вложила в квартирную плату; ей повезло; для двух комнат она нашла жильцов и, извлекая из этого небольшую выгоду, жила несколько просторнее, чем раньше. Брат, как и вся мужская половина ее семьи, отличался суровостью, смягчить его было нелегко, но за удовольствие жены играть с Марихен он платил сестре кое-какой помощью. Долгие годы она жила, тяжело перебиваясь со дня на день; но без милостыни, которую время от времени подавал ей брат, ей не свести бы концы с концами.

Бесконечные воспоминания

Вольные времена улиц, площадей, рынков миновали для него. Когда он в первый раз отправился на фабрику, мать пошла его проводить, фабрика находилась неподалеку от дома, где они жили. У фабричных ворот она дала ему серебряное кольцо, которое носил его отец. Карлу оно было знакомо. Она умоляюще посмотрела на сына.

— Ну вот, Карл, ты и пристроен. Худшее осталось позади.

Не отвечая, стиснув зубы, он поднялся, с кольцом в кармане, по железной лестнице. В шесть часов вечера, когда он снова стоял у фабричных ворот, он вспомнил о кольце, повертел его в руках, сунул снова в карман: это — отец, все это умерло. Кровавая вина, какая страшная кровавая вина!

Долгое время спустя, — глаза его уже начали понемногу светлеть, — как-то вечером, после работы, он, вместо того чтобы пойти домой, невольно направил свои шаги на знакомые улицы и площади. И когда он увидел, что эти кишащие народом улицы нисколько не изменились с тех пор, как он в последний раз проходил по ним, он подумал, что его с подлой целью привел сюда злой дух. Он, Карл, был проклят, отвержен. Сжав кулаки, он побежал домой. На следующий вечер его снова потянуло на те же улицы. А куда же ему итти? — спрашивал он себя. В конце концов это было единственное место, где он чувствовал себя хорошо. На этот раз он прошел немного дальше, и вот — его рынок, его, его рынок, он еще существовал, он еще не исчез с лица земли, это было непостижимо! На рыночной площади было пусто, он мог беспрепятственно ходить по рядам, на земле валялись доски, он тоже помогал строить эти палатки. Схваченный судорогой страданья, он сел на первую попавшуюся скамью, рядом с женщинами и детскими колясками, ему никак не верилось, что все это в прошлом, озеро и лодка в воскресенье, Пауль. Все кончено, и никакой надежды, никакой! Почему Пауль ушел, почему не оставил никакого следа? А может быть, он внезапно вынырнет, в женском ли платье или еще как-нибудь. Я сижу здесь, Пауль, и жду тебя. Не отталкивай меня. Что со мной будет? Ему стало жалко себя, он задрожал всем своим юным телом и бурно зарыдал в жестокой тоске по другу.