Пощады нет - [39]

В шкафу висели ее тяжелые черные платья, вот ее угрюмый вдовий креп. Ему стало как-то не по себе, когда он перебирал эти вещи, он быстро обыскал все, быстро закрыл шкаф, поискал под шкафом, пошарил кругом, хмуро почистился, вытер потную шею, вымыл руки, от ползания на коленях и лежанья на полу брюки его были перепачканы, он стряхнул с них пыль. Что же будет, денег нет, где ему достать их? Они нужны мне, они нужны мне!

Он оделся и выбежал на улицу. Он постоял около дома, где жил дядя, дважды возвращался туда, ему пришла в голову какая-то мысль, он помчался на рынок, не воровать, нет, — я для этого неловок, — но поискать ребят. Он встретил одну из девчонок, которая была тогда в «отеле», подругу главаря, она сделала вид, что не узнает его, а когда он спросил об ее парне, она хлопнула его по лбу и высунула язык. Мне не везет, все вокруг меня смыкается, такая чудесная погода, все такие веселые, и утро сегодня было такое хорошее. Он понесся на сквер неподалеку, сел на скамью и там, в каком-то полусне, долго просидел среди безработных и детей. Вывела его из забытья драка, разыгравшаяся около него, какого-то субъекта обвиняли в намерении обокрасть сидевших на скамьях.

— К вам в карман он тоже хотел залезть, — сказали Карлу.

Карл оторопело вскочил, ощупал карман, — нет, портмоне было на месте. Он встал и побрел дальше. Долго-долго шел, — который час, больше трех, верно, — и только теперь он заметил, что цепочка от часов отстегнута и болтается, но часы были целы, этот воришка и его тоже хотел обокрасть. Слезы выступили на глазах у Карла, он все шел и шел, купил себе две булочки. И только, когда начало темнеть, попытался овладеть собой. Сами ноги, которые были умней его, привели его домой. Разбитый, поднялся он наверх. Мне нужны деньги, я должен раздобыть деньги. Мама, наверное, уже дома, я скажу ей, она мне даст, хотя бы немного, сколько она сможет. Ах, если бы она дала, если бы дала, как хорошо было бы!

На лестнице, обычно такой шумной, сегодня тихо. Он стоял перед ее дверью, медлил, не отпирал. Ты отпустишь меня, мама? Я буду тебе так благодарен. Отпусти меня. Я должен уйти. Я иду с Паулем и его товарищами. Что мы будем делать, я не знаю, но отпусти меня. Плохого мы ничего не сделаем. Будь сильной, мама, и тогда все будет хорошо. Отпустишь ли ты меня, мама?

Он вошел. Темно. Прислушался; никого. Она опять пошла с Эрихом к Марии. Он вошел в комнату, зажег свет. Что за странность — шкаф открыт. Постой, постой, разве я его не запер? Он закрыл его, недоумевая, обеспокоенный. Пошел на кухню с зажженной спичкой в руке. И — что это? — у стола, согнувшись, сидит мать, голову она положила на стол, не шевелится. Он швырнул спичку, бросился к матери, схватил ее за плечи. Она шевельнулась, застонала. Он вскочил на табуретку, зажег газовую лампу, подбежал опять к матери, стараясь заглянуть ей в лицо. Не разгибая согнутой спины, она мотала лежащей на столе головой, — он уловил среди стонов:

— Нас обокрали, Карл, все забрали, деньги наши забрали.

И она подняла растерзанную голову, лицо было каким-то вспухшим, волосы свисали беспорядочными прядями.

— И это пропало, это тоже. Последнее, что у нас было, Карл.

Он оглянулся, ничего не понимая. Что могло произойти?

— Где они лежали?

Она показала на низ кухонного шкафа, туда, где он рылся. Он спросил:

— В чем они были?

— В желтом конверте.

Желтый конверт он держал в руках. Шкаф стоял раскрытый, содержимое его было наполовину выброшено; Карл, стоя на коленях, порылся, не прошло и минуты, как желтый конверт оказался в его дрожащих руках. Мать сидела к нему спиной, он спокойно мог положить конверт в карман, но раньше, чем он подумал, у него вырвалось:

— Этот?

Она поворачивается к нему, взглядывает на конверт, встает, берет у него конверт, который он протягивает ей, высоко подымает обе руки, лицо ее расцвело, оно излучает радость, она бросается к Карлу, поднявшемуся с полу, обнимает его, прижимает к себе, целует, и смеется, и плачет:

— Как же ты нашел его, а я искала и искала, у тебя легкая рука, до чего я рада, до чего я рада, — и она все прижимает его к себе, гладит его голову. Потом, потягиваясь, точно после тяжелого сна, говорит:

— Знаешь, Карл, я уже думала, что господь проклял всех нас на веки вечные.

Он хотел убрать вещи с полу, но она не позволила. Она оживилась, повеселела, стала разогревать ужин, ей хочется горячего, она так проголодалась. Эрих — у Марии, она, может быть, потом зайдет за ним, а, может быть, она его оставит сегодня у тетки. Мария была бы так счастлива, если бы он ночевал там, сегодня ведь суббота и завтра ему в школу не ходить. Она суетилась, накрыла стол на двоих. Он стал бормотать, что очень занят, но она сказала:

— Сегодня ты мне ничего не отдаешь из своего заработка, весь целиком оставляешь себе, это — вознаграждение за находку. Дать я тебе, Карл, к сожалению, ничего не могу.

Только убрав со стола и собираясь привести в порядок бумаги и коробки, валявшиеся на полу, она обратила внимание на его рассеянное, напряженное лицо. Он почти все время молчал, говорила она одна. В своей радости она ничего не замечала. То, что деньги нашлись, его, видимо, нисколько не обрадовало. Может быть, она уж очень глупо держала себя, выдумав эту смехотворную историю с кражей. И она завела с ним разговор, старая тревога проснулась в ней. Она сидела в кухне, на столе горела подаренная дядей керосиновая лампа, заменившая эту ужасную, воткнутую в бутылочное горлышко свечу, при свете которой они вели здесь свой самый тяжкий разговор. Она слышала, как поет фитиль в лампе. Нащупывая, она попросила извинить ее за сегодняшний переполох, она хотела взять немного денег, конверт всегда лежал в деревянном ящичке в самом низу, и вдруг она его там не нашла, действительно, все было перерыто, можно было на самом деле подумать, что кто-то собирался обокрасть их, но возможно, что она сама переложила конверт на другое место, ведь иногда голова прямо кругом идет.