Пощады нет - [113]

— Ну, и что с ними?

— Я люблю их. Это началось с тех пор, как ты ушла. Все это вертится вокруг тебя, одной тебя, но я вас ненавижу.

Лицо его исказила судорожная гримаса, в которой было все: болезненность, вожделение, страх. О, как он болен! Он ищет в этих женщинах меня…

Она не знала этого человека, нет, она не знала его, в чем ее вина тут? Она была страшно взволнована, — это уж был не разговор. Она прошептала:

— Карл! (Она сказала «Карл», и это прозвучало жутко, и все-таки это был тот самый Карл, который топтал ее.) Что ты со мной делаешь, Карл?

— Ты это чувствуешь, Юлия?

Глаза у него заблестели.

— Ты чувствуешь меня, Юлия?

— Замолчи.

Она всхлипнула. Он сказал:

— Кельнер смотрит на нас. Пойдем. Адвокат ждет нас.

Она плакала, опустив голову. Потом, сделав над собой усилие, вытерла глаза, припудрилась:

— Скажи адвокату, что мы хотим послезавтра еще раз встретиться.

Карл снова погас.

— Вряд ли он согласится на такие частые встречи.

— Хочешь, чтобы я пришла к тебе, Карл?

Что она сказала?

— А ты хочешь, Юлия? Куда? На мою окраину?

— Я подумаю. Я обязательно хочу тебя завтра или послезавтра видеть. Слышишь?

— Я буду здесь.

Они поднялись. Она протянула ему руку. Ей вдруг захотелось прижаться головой к его груди, но его неподвижный темный взгляд отпугивал ее. (Что он со мной делает?) Она погладила его по руке и умоляюще посмотрела на него. И глаза его, в которых собачья преданность боролась с вожделением, вдруг посветлели, и взгляд, человеческий, долгий, вопрошающий остановился на ней. Она чуть не лишилась чувств: кто же он, что я натворила?

Они простились. Ему не нужно было просить ее о молчании, она чувствовала, что все они трое — Карл, она и Хозе — связаны единой страшной тайной брака.

Вечером она, счастливая, сидела с детьми и Хозе вокруг стола, при свете лампы, они много смеялись (а там где-то был Карл).

На следующее утро Хозе позвонил Юлии, что сегодня вечером ему придется уехать с некой миссией, она была ужасно огорчена, но про себя благодарила судьбу. В тот же вечер, проводив Хозе, она на вокзале написала письмо Эриху: «Вы простите меня, что я пишу вам, но я знаю вашу привязанность к брату. Вчера, встретившись с ним у адвоката по поводу наших печальных переговоров, я говорила с ним. Меня встревожило состояние его здоровья. Позаботьтесь о Карле. Очень прошу вас никому о моем письме не говорить».

И вернувшись в свой уединенный домик у озера, одна с детьми, она отдалась охватившему ее чувству безграничного удивления и тревоги. Что случилось с Карлом, кем же был этот человек, с которым она прожила столько лет, может быть, она никогда не понимала его? Может быть, она поступила с ним несправедливо, и все это: бегство, похищение детей, связь с Хозе — всего этого не надо было делать? Здесь за городом у нее было достаточно времени для размышлений.

«Он меня подавлял, порабощал, и только теперь он сам раскрывается, — это под влиянием горя. Он вовсе не такой тиран. Но как я должка была поступить? Следовало вернуться к нему, я чересчур поспешно действовала, в конце концов, он муж мой».

Она поехала в город к родителям. Те не находили слов для осуждения Карла; хорошо, что Юлия развязалась с ним, это беспримерный негодяй: как он обошелся с майором, который раздобыл ему заказы, но теперь его фабрика здорово трещит по всем швам. Они поздравляют Юлию, — она во-время выпрыгнула из кареты.

Юлия думала: «Это говорят мои родители, если они так поносят его, значит, в нем есть что-то хорошее, не надо было уходить от него, но что мне теперь делать?»

Юлия была в таком смятении, что не решилась пойти, как было уговорено с Карлом, в ресторан на свидание с ним, ее пугали настроения Карла, они увиделись лишь у адвоката. Тот доволен был, что можно оттянуть окончательное оформление развода, так как отец Юлии в случае развода претендовал на возвращение части приданого; надо было составить ряд всяких письменных соглашений, Юлию до глубины души возмутило циничное поведение отца. Карл улыбнулся ей с ласковой покорностью. У нее защемило сердце.

Мать Карла попрежнему жила маленьким спокойным домом; старая, но еще крепкая, она все-таки внешне изрядно поддалась. Как-то утром к ней приехал Эрих, он был удручен, письмо Юлии жгло ему руку, и Карл к нему не показывался. Эрих неожиданно заговорил с матерью об их детстве, о том, как жилось Карлу.

Мать, ничего не понимая, с удивлением слушала его.

— Карл все еще вспоминает об этом?

Она тоже ничего не забыла, но на другой лад. Она взглянула на Эриха:

— Что с вами обоими? Неужели вы до сих пор толкуете друг с другом об этих вещах? Да ты еще ко мне приходишь с этой дребеденью.

— Без всякой причины я бы этого не стал делать, мама, даже после разговора с Карлом. Не в разговоре этом дело. Ты знаешь ведь, в каком тяжелом положении сейчас Карл.

— Я знаю еще и то, что ты защищаешь и извиняешь Юлию. Ты ему это сказал?

— Конечно. Он это отлично знает. И он не оправдывается.

Мать вспылила и ударила ладонью по столу.

— В чем ему оправдываться? Перестанешь ли ты, наконец, болтать чушь? Право, Эрих, твое знание людей, заимствованное у твоих молодцов, не к месту здесь. Она бросила его, а он должен оправдываться? Она прелюбодейка, осужденная по закону и праву, среди бела дня она выкрадывает у него детей, а он должен оправдываться. В чем, скажи, пожалуйста?