Пощады нет - [111]

Итак, его пригнали к этому стойлу. С утра Карл сидел на фабрике, считал, диктовал, подписывал, обходил цехи, осведомлялся о течении кризиса, после обеда вел беседы с политическими соратниками. А вечером он уходил из дому и исчезал на своей окраине. По мнению Эриха, Карл теперь не был таким удрученным и разбитым. Он много, даже как-то возбужденно, говорил; разрыв с Юлией, в сущности, пошел ему на пользу, он поразительно быстро оправился от него. Но, присмотревшись ближе, Эрих с тревогой заметил лихорадочное состояние Карла, какое-то непонятное внутреннее горение, его бодрость была часто наигранной, и потом эти широко раскрытые пустые глаза, это долгое усталое сиденье на диване и неподвижно устремленный в пространство взгляд.

Карл был уже совершенно как дома (второй «домашний очаг») в маленькой двухэтажной гостинице. Ему нравилось иногда поужинать здесь, прочитать газету, в бедненькой комнатушке он расставил и свои чемоданы с бельем и ночные принадлежности. Владельцу он представлялся загадочной, но симпатичной личностью, он быстро и точно платил по счетам, должно быть, где-нибудь в отдаленной части города он занимался всякими сомнительными делами. Карл и в самом деле наполовину переселился сюда, ему было неописуемо хорошо от сознания, что он вырвался из когтей своей роскошной квартиры. Чего только он не видел на этих улицах, его зазывали женщины, и он снова и снова поддавался искушению.

Он уверял себя, что все это происходит от долгого одиночества, его борьба с Юлией каждый раз вновь накладывала свою печать на его вторую жизнь.

Пересекая широкую площадь, прошла стройная и милая женская фигурка; они пошли вместе, женщина сказала, что живет недалеко, но они довольно долго шли по улицам, наконец, она привела его к приличному на вид дому, поднялись по широкой деревянной, хорошо освещенной и чисто убранной лестнице, в передней за столиком, на котором горела лампа, сидела приятная пожилая дама и читала, она обменялась со стройной девушкой взглядом, сняла свои роговые очки, положила их на столик, открыла одну из выходящих в коридор комнат, узкую и длинную и, оглядев ее хозяйским оком, вежливо и ласково пожелала приятного вечера.

Карл сидел за столом, листал газету, девушка говорила, что, конечно, приходится зарабатывать на жизнь, ей живется трудно; ей тоже трудно, каждому на свой лад (он дал бы многое, чтобы быть на ее месте). Она сказала ему, — в эту минуту она мечтательно снимала с себя пальто и шляпу — что живет одна. Но за стеной слышны были голоса, женский и мужской, горячий, захлебывающийся шопот. Карл хотел было рассердиться, что она обманула его, но он невольно услышал, о чем шептались за стеной; разговор этот возбудил его, он был вновь захвачен страшным водоворотом, вновь забил в нем необузданный и опасный подземный поток, руки у Карла стали горячими, взгляд — неуверенным; девушка, Ева эта, старалась заглянуть ему в глаза, он не попрекал ее, в этом для нее тоже ничего нового не было. И когда она положила свои пальцы ему на руку, а за стеной послышался женский стон, он с силой привлек ее к себе, лицо ее поплыло куда-то словно в бреду, она тихонько захихикала ему в ухо; увидя его отсутствующий взгляд, она сморщила нос, глаза ее сузились, как щелки, она высунула кончик языка, крепко прикусив его зубами.

Тайны

В эти дни Карл доставил матери и Эриху большую радость.

Денег для него они раздобыть не могли, их великолепный план — побудить тетку дать деньги, чтобы вложить их в предприятие, — рухнул, тетка положительно со злорадством писала: она счастлива не иметь в такое время ничего общего с делами, Карлу ведь так хотелось получить фабрику в полную собственность, у него было достаточно времени, чтобы обдумать этот шаг, ее покойный муж достаточно сделал для семьи Карла, и она надеется, что Карл, в благодарность за это, не разорит напоследок старое солидное дело и не покроет позором фирму ее мужа.

Это была грубая издевка, Эрих погрузился в мрачные размышления, мать бранила тетку. Но Карл, по крайней мере, уступил их настоянию возбудить против Юлии дело о разводе. Когда Карл спросил себя, чем все это кончится со мной, он вспомнил о Юлии, поехал к своему адвокату и поручил ему начать бракоразводный процесс.

— Наконец-то, — сказал кругленький, краснощекий человечек в больших очках с золотой оправой: ваши колебания мне были понятны, — если даже жена и забывает о своем долге, то все же она остается той, с которой тебя связывали брачные узы. Но, в конце концов, начать судебный процесс требует ваш отцовский долг.

Они крепко пожали друг другу руки. В тот же день Карл узнал от адвоката местожительство Юлии и детей. Он испугался, узнав, как близко они живут. Ошеломленный, сидел он у себя на фабрике. Как-то в воскресенье он, не выдержав, поехал в предместье, где жила Юлия. У него ушел почти весь день на то, чтобы увидеть их. Только во вторую половину дня, — он спрятался за кусты, — показалась со стороны своего домика на узкой лесной просеке она вместе с детьми. Дети, весело крича, бежали впереди, мальчик гнал обруч. Юлия, без шляпы, в легком белом платье, шла быстрым шагом, поспевая за ними. Загар, который был на ней, когда она приехала с юга, сошел, она опять посветлела, но вид у нее был здоровый, и ступала она твердо. В какие-нибудь две минуты они прошли мимо Карла и исчезли из виду. «Боже мой, до чего я дошел!» — без слов думал он. Он был ослеплен. Через некоторое время послышались медленные тяжелые шаги, Карл не хотел смотреть в ту сторону, — это, наверное он, — но все же взглянул и увидел его уже только в профиль и спину; он проводил его глазами до поворота. Это спокойные жизнерадостные люди. Карл подождал еще несколько минут, вышел кустарника и направился прямо к вокзалу.