Пощады нет - [114]

Толстяк сдерживался, он и сам был очень взволнован.

— Я не хочу задеть тебя, мама, я передаю тебе лишь наш разговор и все то, что я говорю, сказано было не мной, а Карлом.

— Что же он сказал?

— Он рассказывал, например, о своей юности и как ему тяжко было…

— Боже мой, к чему он говорит об этом?

— …всякая радость, или, как он выразился, любовь вытравлена была у него из нутра.

Старуха, сидящая на диване, ударила кулаком по столу и закричала:

— Об этих вещах вы толкуете друг с другом? И для этого я вас вырастила, для этого я вывела вас из грязи, чтобы вы бросали в меня грязью? Разве Карл не был всегда моим хорошим сыном, привязанным к семье? Разве он не выполнял своего долга по отношению к семье лучше, чем его отец? Он был хорошим мальчиком, кормильцем нашим, чего только мы для тебя, Эрих, не сделали, а теперь он говорит, что из него вытравили радость.

Она принялась убеждать Эриха.

— С ним стряслось несчастье, и пусть он не сваливает его на других. А он не рассказал тебе кстати, что он годами грызся со мной, потому что я не разрешала ему гонять по улицам со всеми оборванцами и негодяями, которые набивали ему голову сумасшедшими идеями? Где бы он теперь был, наш господин фабрикант?

— Ему мало радости от его фабрики.

— Смешно это. Всем теперь тяжело. Юлия, эта уличная девка, сводит его с ума. Что же это за радость, какую я вытравила из него?

Эрих опустил голову:

— Ну — что он не чувствует в себе любви.

Старуха уставилась на Эриха, она ничего не понимала. Однако последние слова Эриха вызвали все же воспоминание — она подумала о своей жизни: провинция, веселый, легкомысленный муж и она — суровая, скучная, тоскующая по любви к мужу и вдруг — смерть. А Карл? Ее сын, ее потомство. Она тихо спросила:

— Что же я с ним сделала, Эрих?

— Не знаю, мама.

Но обвиняющее письмо Юлии (и она тоже страдала) жгло ему руки.

Эрих сидел у матери и не желал уступать. Он чувствовал себя страшным образом вовлеченным в несчастье любимого брата, он должен ему помочь, пришел его черед помочь брату, он не уходил от матери, он хотел все узнать. Помолчав, он заговорил об отце, которого совершенно не помнил. Мать кивала, бормотала что-то, рассказывала: отец был легкомысленный человек, он ни с чем не считался, народил детей, не заботился о них.

— А я — он не замечал меня, он ступал по мне, — полузакрыв глаза, она собирала свои воспоминания, — такого человека я никогда в жизни не встречала больше, это был маленький князь, и дом наш был, как у порядочных людей.

Эрих сказал, нащупывая:

— Вы были подходящей парой.

— Он хотел сделать меня золушкой. Деньги мои он развеял по ветру. А потом — взял да умер. Карлу пришлось зарабатывать на жизнь для нас всех. А ты знаешь, что Карл очень многое унаследовал от него? И он хотел удрать из дому, и, если он добился чего-либо, то он исключительно мне обязан этим.

— А как ты жила после смерти отца, мама?

— Видишь, Эрих, ты действительно хороший сын. Думаешь, Карл хоть раз задал мне такой вопрос? Мне жилось тяжело, и все-таки это было отдыхом. Почему не признаться в этом? В большом городе люди сбрасывают с себя цепи, сынок.

Старая женщина задумчиво улыбнулась:

— Могу тебе сказать, что, встреться я с твоим отцом через десять лет, я бы лучше поняла его.

Эрих содрогнулся. Да, Карл пал жертвой, ему пришлось подчиниться, мать оказалась более сильной стороной, злой, конечно, она не была, она была, как все другие, она хотела получить свою долю любви. А Карл был ее сыном. Семья. Угнетатели и угнетенные! (Мать, улыбаясь своим воспоминаниям, не заметила, что в это мгновенье она потеряла сына.) А он сидел, точно опутанный по рукам и ногам, он не мог помочь Карлу, он смял письмо Юлии в кармане пиджака.

Решающая встреча

В эту пору насилия, растерянности и слабости, когда промышленность корчилась, охваченная параличом, когда болезни одних стран перебрасывались на другие, люди стали воздвигать здания безумия, по которым, как по пирамидам и Вавилонской башне, позднейшие поколения могли воссоздать картину эпохи. Это были невидимые стены таможенных рогаток, горы, сложенные из декретов, но такой высоты и прочности, что наиболее устойчивые и необходимые товары, и те не могли переползти поверх них.

Нашлись люди, у которых оказался недозволенный здравый смысл, подсказывавший им выход из положения. Многие (хотя и не очень большое число) перекочевывали с места на место (при этом надо было преодолеть паспортные преграды, а осилив их, люди натыкались на загородки профессий, переходили от одной работы к другой, опускаясь все ниже и ниже), но и тут их ждало разочарование, всегда кто-нибудь опережал. Деньги, грязные деньги, давным-давно уже самыми темными путями переводились за границу, в ценных бумагах, заключенных в конверты, они перелетали океаны и земли, они превратились в нового вида перелетную птицу, за которой охотились птицеловы, они реяли, реяли, хлопали крыльями, ища, где бы опуститься. Только фабриканты и заводчики с разбухшими головами сидели на своих фабриках, оборудование их было добротное, с такими невероятно тяжелыми машинами никуда не убежишь.

Однажды Карлу оказали честь своим совершенно неожиданным, просто неправдоподобным визитом майор и его аристократическая супруга. Они держали себя неестественно натянуто, что никак не вязалось с обычной громкой суетливостью майора и страстностью его супруги. Они принесли с собой документ — договор между Карлом и майором, из которого вытекало, что майор во всякое время имеет право затребовать сведения о ходе дел на фабрике и вообще получить у Карла любые разъяснения. Майор и его жена были встревожены слухами о плохом положении дел, надо было лично заявиться к Карлу, пусть видит, что они не собираются отступать от своих прав. Карл испугал их своим видом, но говорил он довольно добродушно. Гости, которые пришли поинтересоваться, куда ухнули их деньжонки, доставили ему большое удовольствие. Нисколько не щадя их, он изобразил картину печального положения дел, но заверил, что им нечего беспокоиться, ибо он к этой лодке привязан, и если она сядет на мель, то и он вместе с ней; такое заверение, однако, при взгляде на давно не бритое серовато-зеленое лицо Карла, отнюдь не могло служить утешением. Мадам, с трудом скрывавшая свое бешенство, заметила язвительно, что заказы можно обеспечить, только имея хорошие связи, а если пренебрегают этими связями, то нечему вообще удивляться. На это Карл предложил ей, как совладелице, пустить в ход свои связи. Мадам молча и презрительно откинула назад голову. Они хотели, бы еще, — сказал майор, не предвидя ничего хорошего от этой беседы, — осмотреть фабрику. При обходе они узнали новость. Карл закрыл часть цехов, которые оказались нерентабельными, и теперь вел переговоры с одним из своих заграничных друзей о перенесении их за границу. При этих словах Карла мадам незаметно толкнула своего мужа. Более подробных сведений по этому поводу Карл не сообщил, лишь уклончиво сказал, что вопрос находится в стадии разрешения.