Портрет - [13]

Талька была — очень кстати — в джинсах и в мужской клетчатой рубашке. Она прямо с крыльца села на Марго — боком, свесив ноги на одну сторону, как амазонка. Женя подал ей хлыстик и посоветовал сесть по-мужски. Талька беспрекословно слушалась его. Она восторженно смотрела на Женю, а под ней играла, переступала чуткая Марго.

— Ой, я проваливаюсь куда-то! — смеялась Талька, судорожно цепляясь за луку. Когда ей было двенадцать лет, мама водила ее в манеж, но то были полузабытые ощущения. Каждый шаг Марго переполнял Тальку счастьем и страхом: «Ой, я еду!.. Ой, я падаю!..»

— Не бойся, — улыбался Женя. — Марго очень спокойная. Она пойдет за Ушатиком как привязанная.

— Марго!.. — воскликнула Талька. — Так она, оказывается. Марго! Королева лошадей!

Женя тронул поводья, и Ушатик пошел шагом. Оглянувшись, Женя в изумлении поднял брови: когда успела Талька снять с себя зеленую ленту и повязать ее бантом на гриве Марго?

Ушатик, почуяв простор, взял рысью. Марго не отставала. Талька давно бросила луку и выпрямилась. Она отлично приноровилась к рыси — привставала под левую ногу, словно выросла на лошади.

Они выехали в поле, миновали скирду. Женя перевел Ушатика на галоп. Марго не отставала ни на шаг. Более того, она пошла бок о бок с Ушатиком, а потом и вовсе обошла его. Женя видел всплески золотых волос, слышал Талькин счастливый голос: «Хлыстик потеряла!» — и ничем не мог выразить свой ответный восторг, и только горячил Ушатика.

Очень скоро Ушатик сдался, пошел рысью. Марго раз-другой оглянулась и тоже перешла на рысь. У закрайки леса повернули назад. Домой возвращались шагом. Талька молчала и лишь посылала Жене восхищенные взгляды. Женя покачивался на Ушатике и невольно прикасался ногой к Талькиной ноге. Это Марго и Ушатик пошли теснее. Женя поджал ногу так, чтобы не задевать Тальку. Талька заметила это, улыбнулась.

Кони успокоились, как будто сложили крылья, и едва двигались к поселку. Женя не подгонял Ушатика.

Талька свесила голову, задумалась. Потом сказала грустно:

— Ты хороший мальчик.

Кони остановились. Они давали понять, что здесь лучше всего свернуть к конюшне. Только сделать это самовольно они не смели. В поселок же им плестись не хотелось, вот почему они самым дипломатичным образом остановились.

Это было очень некстати. Женя собирался один отогнать их на конюшню, но для этого надо было доставить Тальку до самого дома.

Талька заметила его замешательство.

Женя тряс поводьями, но Ушатик не шел. Женя поддал под бока каблуками, и Ушатик, обиженно склонив голову, потопал к поселку.

Марго стояла.

— Поехали на конюшню. Я хочу знать место Марго, чтобы носить ей шоколад, — сказала Жене в спину Талька.

Женя ссутулился, не ответил.

Марго, недоуменно глядя вслед Ушатику, ступила за ним.

Остановились у крыльца. Женя молчал.

— Почему ты не захотел взять меня с собой на конюшню? — допытывалась Талька. — Ну скажи, почему?

Женя тоскливо смотрел в сторону. Тогда Талька спрыгнула с Марго и отдала Жене повод. С обидой и в то же время с глухой нежностью в голосе сказала:

— Глупенький. Я же знаю, что там работает твой отец. И я видела тогда, как ты тащил его на себе. Я…

Она быстро отвернулась и убежала в дом.

Мать принялась за стирку, а Женя уединился в отгородочке, задернул занавески и стал исследовать свое лицо, разглядывая его в зеркале.

Рассматривать себя он стал со дня знакомства с Талькой. Чаще всего, чтобы получить верное впечатление, он старался смотреть на себя как на постороннего, которого видит впервые. Впечатления, однако, были самые разные. Порой этот странный «я-посторонний» казался даже красивым, порой — безнадежно некрасивым. Женя заметил, что это зависело от настроения. Так он и не знал: красивый он или нет.

Он и при матери как-то подосадовал, что некрасив, желая вызнать, что она думает об этом. Она сказала: «По мне, пусть будет дерево криво, были бы яблоки сладки». Вот и повертывай эту пословицу как хочешь… Да мать и не судья: красивый — из скромности не признается, некрасивый — из жалости промолчит.

Сколько книг перелистал он, ища похожих на себя людей, о которых авторитетно было бы сказано, что они некрасивы или красивы. Раз и навсегда.

Женя сел к столу, придвинул к себе толстую книжищу. Это был учебник для студентов-медиков — «Нормальная анатомия». Открыл ее наугад. Вот он — средний правильный человек. Не человек, а схема человека. Схема стоит прямо, чуть отведя правую руку, показывая ладонь, — и этот жест оставался единственным живым движением. В этой схеме обозначены белые кости, розовые мышцы; в другой — красные и голубые артерии и вены; в третьей — похожее на молнию разветвление нервов. Но это еще не человек, поэтому Женя и не сравнивал себя с этими изображениями, а просто изучал их.

Помимо «Анатомии», он откопал у Хлебникова в стопках книг «Легенды и мифы Древней Греции» и теперь намерился проштудировать и эту книгу. Открыл ее — и увидел обнаженного светлого юношу, ступившего из непроницаемого мрака. Юноша стоял почти прямо, с отведенной левой рукой, чуть повернув голову влево. Встречал ли он кого? Прощался ли с кем? На кого был обращен его взгляд, кого он одарил поворотом головы и движением руки? Кто он, этот юноша?