Портрет моей бессмертной леди - [3]

«Как это может быть? - думал Джованни. - Да Винчио жил три сотни лет назад, Бардово более чем тысячу, а Фра’Литти с парой других и того раньше…»

Ветерок прошел по комнате, поколебав пламя многих стоявших в комнате свеч.

- Как могли художники, жившие в разные столетия, рисовать одно и то же? - раздался голос позади Джованни, задавший вопрос, что сам он еще не осмелился спросить про себя.

Он повернулся к полулежавшей на диване фигуре. Еще несколько мгновений назад ее здесь не было, Готтио не сомневался в этом. Она была прекраснее, чем на портрете. Красивее и ужаснее, чем даже на картине кисти великого да Винчио. Ее глаза являли собой бездонные омуты, полные тайн, вбиравшие в себя все и не выпускавшие ничего. Губы того же цвета, что и горящие рубины на глубоком вырезе платья, обнажавшего безупречную кожу, светившуюся подобно мягкому лунному свету. Кожу, которой не касался поцелуй солнечного света уже столетия.

- Леди Хемалла Ламийская, - прозвучал голос, шептавший, словно песок пустыни ее давно сгинувшей родины. - Добро пожаловать в мой дом.

- Так я здесь не пленник? - спросил Джованни, сам удивленный прямотой вопроса.

- Ты мой гость, - она улыбнулась, - мне было бы очень приятно, если бы ты нарисовал мой портрет. - Она жестом указала на окружающие картины. - Как видишь, у меня есть вкус к искусству. Иногда и к художникам.

Она вновь улыбнулась, и кроваво-красные губы обнажили остроту незаметных до этого момента клыков.

- Почему я? - спросил Джованни, наливая себе приличную порцию вина из графина. К чему обреченному отказывать себе в удовольствии напоследок?

- Если ты понимаешь, кем я являюсь, тогда ты должен понимать и то, что прошло много лет с того момента, когда я видела свое отражение в зеркале или стекле. Можешь ли ты вообразить, смертный, что значит не видеть черты своего отражения. Что значит жить так долго, что уже, вероятно, забываешь, как выглядишь? Неудивительно, что многие из нас отдаются жестокости и безумию, ибо ничто больше не напоминает им о собственной человечности. Я могу видеть себя только глазами других, поэтому я и выбираю величайших художников эпохи.

Она замолчала, удостоив Джованни взглядом своих подобных глубоким пустынным озерам глаз, и снова указала на висящие на стенах картины:

- Ты должен быть польщен, маленький смертный. В конце концов, представь, в какое общество я тебя ввожу.

- Вы знаете, я известен тем, что рисую правду такой, какой я ее вижу. - Он нервно потянулся к графину за новой порцией вина, пытаясь унять невольную дрожь в руках. - Эта черта проявилась во время работы с предыдущими заказчиками. Я обнаружил, что люди хотят видеть только собственное отражение, выставляющее их в лучшем свете.

Она улыбнулась.

- Тебя выбрали именно из-за твоей репутации. Говоришь, что пишешь на холсте только правду, душу изображаемого. Это прекрасно, храбрый, смертный малыш, это именно то, чего я хочу. Правды. Смотри на меня, рисуй то, что видишь. Запечатлеть на холсте душу одного из нас, может ли существовать больший вызов для художника?

- А потом, когда работа будет закончена. Вы позволите мне уйти?

- Ты будешь волен отказаться от моего гостеприимства, когда подаришь мне что-то, что я посчитаю достойным твоего таланта. Если твоя работа меня порадует - я щедро вознагражу, обещаю.

- А если нет, что тогда?

Вопрос повис в воздухе между ними.

Джованни поставил кубок и вернулся к мольберту с приготовленным холстом. Как он предполагал, рядом лежала палитра со всем, что только может понадобиться художнику для работы. Готтио взял карандаш для эскизирования и перочинный ножик. Вызов, как сказала она, это действительно был вызов. Написать душу создания тьмы, нежити. Запечатлеть только правду, ту, что лежит под совершенной бессмертной кожей, да еще и удовлетворить самого требовательного из заказчиков. Это будет либо его величайшая работа, либо последняя.

Джованни повернулся к ожидавшей его фигуре. Опытным глазом он видел ее как набор поверхностей, углов, линий, переходов между светлыми и темными частями. Те практически невидимые глазу тонкости, от которых будет зависеть его жизнь, придут позже.

- Начнем?

Как и другие обитатели виллы, Джованни работал по ночам и спал днем. Каждую ночь после заката за ним приходили. Каждую ночь она позировала ему. Она говорила, пока он работал - Готтио всегда просил не молчать тех, кого рисовал. Портрет должен быть большим, чем просто изображение внешней оболочки. Она рассказывала ему истории своей родины: истории о богах, героях и злодеях, чьи дела и имена давно уже позабыты всеми, кроме бессмертных; истории о могучих городах и неприступных крепостях, оставивших после себя только руины, погребенные под песками пустыни.

Иногда за ним не приходили. В такие ночи она посылала ему извинения, сопровождаемые подарками: изысканные вина и кушания, книги, чтобы было проще провести время. Литература, обычно историческая или философская, занимала художника. Некоторые произведения были написаны на неизвестных Джованни языках: наречиях столь легендарных, сколь и удаленных Катая и Ниппона. Одна из книг была сшита из тонких листов меди, покрытых странными иероглифическими письменами, вряд ли сделанными человеком.