Портрет дамы с жемчугами - [37]

Сёда растерялся было, услыхав просьбу дочери, но тут же твердо сказал:

– Это тебя не касается. Постарайся лучше успокоиться!

– Нет! Нет! Если его посадят в тюрьму, я не останусь в живых. – Минако задыхалась.

Ее мольбы сломили упрямство Сёды.

Из глаз Наои неудержимо покатились горячие слезы. Это были слезы благодарности за участие девушки, которую он видел впервые в жизни.

Сердце, окованное латами

Кое-кто, пожалуй, еще помнит шумную сенсацию, вызванную свадьбой любимой дочери барона Карасавы, которая состоялась в конце сентября шестого года эры Тайсё [22]. О ней подробно писали все газеты Токио и Осаки.

Этот брак вызвал много неблагоприятных толков в обществе по причине чересчур большой разницы в летах жениха и невесты. Некоторые газеты прямо выражали свое негодование, называя дочь барона Карасавы второй Комори Сатико, присовокупляя к этому рассуждения о влиянии подобных браков на нравы общества.

Несколько лет назад двадцатилетняя Комори Сатико в погоне за высоким общественным положением вышла замуж за шестидесятилетнего графа Танаку, в то время министра императорского двора, чем заслужила порицание общества.

Сёда Сёхэй, разумеется, был значительно моложе Танаки, но и Рурико была моложе, красивее и гораздо выше по своему происхождению, чем Комори Сатико. Глядя на помещенные в газетах фотографии жениха и невесты, все приходили в негодование.

Прошел также слух о том, что нувориш Сёда купил дочь Карасавы за деньги. Одна из газет опровергала этот слух, заявляя, что Карасава, самый непоколебимый человек в Верхней палате, никогда не пошел бы на такую грязную сделку. Вторая газета, заверяя, что ее сведения являются наиболее достоверными, писала: «Сёда Сёхэй, старый приверженец барона Карасавы, пожертвовал сто тысяч иен, чтобы выручить барона, попавшего в затруднительное положение. Барон же, тронутый столь щедрым благодеянием Сёды, в благодарность выдал за него свою дочь». Третья газета утверждала, что дочь барона согласилась на этот шаг из тщеславия. Непомерным тщеславием она отличалась еще в бытность свою в лицее, чем снискала нелюбовь подруг.

Рядом с подобными сообщениями в газетах появлялись статьи преподавателей женских учебных заведений и публицистов. Одни возмущались беззастенчивым поведением нувориша, который своими деньгами вредит добрым нравам и обычаям. Другие писали, что, подобно тому как в Америке дочери финансовых королей выходят замуж за аристократов Старого Света, обменивая свое богатство на титул, в Японии за последнее время все чаще и чаще заключаются браки между обедневшими аристократами и нуворишами, что весьма нежелательно, ибо это свидетельствует об упадке старой аристократии.

Сёда не обращал никакого внимания на всю эту газетную шумиху и готовился к свадьбе. Если на устройство весеннего праздника он не пожалел ста тысяч иен, то по случаю своей свадьбы готов был усыпать золотом весь дом. Чем больше было на него нападок, тем с большей пышностью стремился он назло врагам устроить свадебное торжество. Все меры были приняты к тому, чтобы на свадьбу пришли найименитейшие люди Японии.

Наступил вечер двадцать девятого сентября. В парке Хибия среди деревьев замелькали светло-лиловые газовые фонари, многочисленные нарядные автомобили стали подъезжать со всех сторон к зданию Императорского отеля в Ямаситамоне. Среди этих новейшего вида автомобилей можно было увидеть и старинные кареты с гербами на дверцах, запряженные гнедыми рысаками. В этих каретах с важным видом восседали родовитые дворяне. Обширная площадь перед отелем уже не вмещала беспрерывный поток карет и автомобилей, которые должны были растянуться вдоль прилегавших к площади улиц на протяжении целого квартала.

В большом зале, отведенном для гостей, была сооружена сцена, на которой в ожидании свадебного обеда известные артистки Какуко и Намико танцевали «Нинин додзёдзи» [23].

Молодые встречали прибывавших гостей у входа в зал.

Сёда вспомнил поговорку: «Начнут с шутки – кончат делом». И действительно, все началось с пустяка. Он сделал предложение для того лишь, чтобы проучить молодых гордецов. Но противник оказался слабее, чем предполагал Сёда, и его предложение было сравнительно легко принято. Эта мысль развеселила Сёду. К тому же он ощутил необычайное блаженство, когда вспомнил о тесте, который продал за деньги единственную дочь, наследницу знатного н древнего рода. Сейчас, в ожидании свадебной церемонии, он смотрел на Рурико лишь как на дорогое украшение. Даже к гейше, купленной им за пятьдесят тысяч иен, он испытывал бы больше чувства.

«Эта мадемуазель непременно будет капризничать, – думал Сёда, – что же, пусть покапризничает! Ведь она совсем еще ребенок!»

Но когда Сёда увидел Рурико в пышном свадебном наряде: белоснежном фурисодэ [24] и накинутом поверх пурпурном утикакэ [25] из тяжелой дорогой материи, затканном красивыми узорами, он впервые в жизни был очарован столь благородной красотой. Он не слышал пенья священнослужителей, не в силах отвести глаз от изящной фигуры Рурико, ее прозрачного, словно мрамор, лица с удивительно правильными, почти классическими чертами. Эта поистине чистая красота, казалось, очищала его самого. По окончании церемонии молодые сели в автомобиль, чтобы проехать ничтожное расстояние, отделявшее Великий храм от Императорского отеля. Невыразимая радость переполнила душу Сёды, и ему захотелось сказать что-нибудь Рурико, однако слова застревали в горле. Куда девались его надменность и высокомерие! Этот пожилой мужчина сидел сейчас красный от смущения, словно ребенок, и в душе глубоко раскаивался в том, что посмел нанести столько оскорблений семье Карасавы. Что думает теперь о нем Рурико?