Портрет А - [14]

И в воде индус сохраняет серьезность. Стоит абсолютно прямой, по колено в воде. Время от времени он опускается, и священная вода Ганга омывает его, потом он снова встает. Так проходит какое-то время, потом он стирает свое дхоти.^{48} Особенно тщательно они чистят зубы. Если индус видит солнце, он обращается к нему с молитвами.

Но чтоб никаких шуточек! Поблизости от некоторых крупных городов, рядом с джутовыми фабриками, встречаются, хоть и редко, озорники, которые пробуют плавать кролем. Кролем! Плавать! Плавать в священных водах! Попадаются даже такие, что брызгаются грязью! К счастью, подобные зрелища крайне редки и не имеют никакого продолжения.

При всем при этом индийская неопрятность, или, по крайней мере, дух неопрятности, вызванный нищетой, весьма чувствуется.

Странная штука: когда индийские художники изображают грязные жилища и их обитателей в лохмотьях, у них выходит крайне опрятная картина. И дыры в лохмотьях опрятные, и пятна — крайне опрятные; это, видимо, указывает на то, что все необходимое у них есть.

Между тем посмотрите на европейские полотна XIX века — и вы обнаружите простецкие физиономии, обшарпанные дома и стены, грязнущие щеки и лица, отвратительные сцены домашней жизни.

* * *

Индусу есть на что опереться. Он подкрепляет себя медитацией. Таким образом его силы удваиваются.

Разница между европейцем и индусом — как между тишиной и ферматой.[9] Индус всегда полон сил, у него и паузы наполнены положительно. У белого же пауза — это ноль, а скорее даже — минус х.

Индус — искатель наслаждений, он упивается ими не спеша.

Причина того, что индусы занимают в духовном мире особое место, — они всегда искали наслаждений — и в весьма примечательных областях.

В религии и в жертвоприношении, в поклонении, в аскетизме, в отстранении от своего «эго», в пассивности, в чрезмерности, в магической силе и в… надменности класса избранных.

Раджи и брахманы воспитали из тысяч индийцев слуг, и они уже тысячи лет обучены приниженности и слепой покорности.^{49}

Эта приниженность, которой себе и представить не можешь, пока ее не увидишь, страшнее любой нищеты, страшнее голода и привычной тут холеры.

Кастовая приниженность, когда тысячелетиями от родителей низкой касты рождались такие же приниженные дети, заложена в этой системе. И как прижилась!

«Только особы королевского рода и самые богатые пользуются Королевским Якути!»^{50}

Заголовок огромного рекламного объявления. Речь идет о некоем снадобье.

Такая реклама, обращенная к раджам, принесла этому средству больше успеха, чем могли бы принести сто тысяч медицинских сертификатов.

Без тщеславия институт каст не продержался бы три тысячи лет.

Новообращенные христиане заказали выстроить в соборе в Пондишери разделительную стену для разграничения каст.

«Я христианин, но из касты брахманов!»

* * *

Большинство здесь — высокие и худые, ни плеч, ни икр на ногах, ни мускулов, женоподобные, головы у многих плоские, с жабьими глазами, которые глядят на вас неотрывно и ничего не выражают.

Взгляд не задумчивый, а надоедливый, даже прилипчивый.

В глазах блеск, вроде того, который создается с помощью макияжа, и смотреть в них никакого удовольствия, лишний раз обернуться не захочешь.

Прекрасные черные волосы, полные жизни, мягкие, длинные.

Попадаются изящные лица, говорящие о благородстве души (крайне редко). Видел несколько старческих лиц — настоящие пастыри человечества, предтечи музыки и мудрости, гармония развития.

А так — нигде ни проблеска.

Лица довольных развратников и оправданных лжесвидетелей.

Ничего человеческого.

* * *

У индийцев нет настоящего стремления к красоте. Красота для них не имеет значения. Они о ней не заботятся. У них ее и не встретишь. Ни в домах, ни на улицах.

Если непременно требуется красота, то она выходит чрезмерной, чувственной, барочной.[10]

Но они предпочитают, чтобы ее вообще не было.

И тем не менее их скульптуры и картины были так прекрасны — чуть ли не наперекор своим создателям. У индийца есть вкус, чувство и склонность к соблазну, но есть и академичность. Индиец любит предписания, кодексы, цифры, строгие системы символов, грамматику.

Когда я приехал в Коломбо и пошел в музей, знаменитый кстати, я немного походил по залам, а потом помчался по ним бегом. Я был в отчаянии. О, эта академичность! Подражатели, обезьяны! Какое мне дело, первоклассная это обезьяна или чуть похуже, если все равно одни обезьяны? И тут я увидел нечто. В одном из залов были фрески. Неловкость, порыв, растроганные попытки, желание совершенства, свет, передающий чувство, и горячие тела, еще неловко выписанные, все это полно неожиданности и стремления к лучшему — такой настрой пронизывает фрески из Сигерии.^{51} Было, значит, и здесь вдохновение, горячая и живая волна.

Такое у них случалось не очень часто. Индусов в основном завораживает не новое, а продолжение старого.

* * *

Вокзал в Калькутте — самый необычный из всех вокзалов в мире. Рядом с ним все остальные — ничто. Только он достоин зваться вокзалом.

В самом здании тем не менее нет ничего особенного. Точно, ничего. В чем же дело? Только в Калькутте я по-настоящему ощутил, что такое вокзал, место, где люди ждут поезда.