Портрет А - [12]

С этими благонамеренными никогда не знаешь, смеяться или плакать. Один из них, которого я видел за молитвой (хотя большинство из них категорически отказывается молиться в присутствии европейцев), сказал мне: «Сегодня я достучался только до маленькой частички Бога».

Но даже в самых высших своих проявлениях религиозный экстаз индуса не стоит смешивать с путями христианских мистиков. Святая Анжела из Фолиньо,^{37} святой Франциск Ассизский, святая Людвина из Схидама^{38} шли путем страданий, Рейсбрук Удивительный, святой Иосиф из Купертино^{39} — через пугающее смирение, и только когда они обратились в ничто и обнажили себя до предела, на них накатила Благодать.

* * *

Нет ничего грустнее упущенных возможностей. В религиозных индусах крайне редко ощущаешь печать божественного. Это все равно, что искать у критика из газеты «Temps»^{40} или у школьных учителей литературы писательский талант.

* * *

Вере у них, как и у нас, придают большое значение.

У входа в храмы зачастую встречаешь двойной кордон нищих с трогательными воззваниями к верующим. Многофигурные группы из дерева: распростертый мужчина — он мертв — и женщина на коленях, которая ошеломленно смотрит на мужчину.

Этой женщине бог (кажется, Шива, точно не помню) пообещал сотню детей. Сотню — но ее муж умер, вот он, перед нею, — а детей у них пока еще всего восемнадцать. И вдовам нельзя выходить замуж второй раз.

«Эй! А как же обещанные сто детей?» Теперь она ждет, что Шива (но может, это был и не Шива) покажет, на что он способен, и, пойманный на слове, под воздействием ее веры воскресит мужа.

Я рассказываю эту историю в том виде, в каком ее представляет скульптурная группа. Однако индусы не заботятся о том, чтобы изображения походили на реальность.[6] Поэтому я склонен думать, что поведение этой женщины на самом деле было все же чуть более почтительным.

* * *

Вас еще не достаточно поразила неспешность индийского образа мысли?

Индиец крайне нетороплив, всегда хранит самообладание.

Фразы, которые он произносит, звучат, будто их выговаривают по слогам.

Индиец никогда не бегает, и как сам он не побежит по улице, так и мысли не закрутятся быстрее в его голове. Он передвигается шагом, от одного — к другому.

Индиец никогда не проскочит несколько стадий разом. Никогда не станет говорить недомолвками. Не выйдет за рамки. Его антипод — спазм. Индийцу никогда не вызвать потрясения. На 125 000 строк Рамаяны и 250 000 — Махабхараты нет ни одного проблеска.

Индиец никуда не спешит. Он обдумывает свои чувства.

Он — за то, чтобы все шло по порядку, последовательно.

Санскрит — а это самый последовательный язык в мире и самый многозначный — несомненно, самое прекрасное порождение индийского духа, это всеохватный язык, который к тому же дивно звучит, он созерцателен и подталкивает к созерцанию, язык для резонеров, гибкий, чуткий и внимательный, прозорливый и переполненный падежами и склонениями.

В индийце всего в изобилии, и он умеет с этим изобилием управляться, любить сразу целыми списками и при этом ничего не упустить.

Дрона только что умер.^{41} Об этом сообщают его отцу.

Отец не торопясь расспрашивает, задает двести сорок вопросов, обстоятельных, неспешных и бесстрастных, не давая никому вставить ни слова.

После этого он падает в обморок. Его обмахивают. Он приходит в себя. И все начинается сначала. Новая порция из двухсот-трехсот вопросов.

Потом перерыв.

Тогда, без особенной спешки, один генерал рассказывает, как все произошло, причем начинает с допотопных времен.

Так проходит примерно полтора часа.

А поскольку в «Махабхарате» фигурируют сразу несколько недавних и далеких войн и несколько столкновений богов и героев, то становится ясно, почему в ней двести пятьдесят тысяч строк — этого как раз хватает, чтобы в общих чертах описать суть дела.

Мысль в поэме движется по заданной траектории, нигде не сбиваясь с шага.

Можно и не говорить, что центральное место в «Махабхарате» найти не так просто. И эпический тон не снижается ни на мгновение. Между прочим, в эпическом тоне, как и в игриво-эротическом, есть что-то от природы лживое, искусственное и необязательное, он, как будто, годится только для прямой линии.

Если вы уже сравнили бесстрашного солдата с тигром в окружении кроликов, и со стадом слонов перед молодым побегом бамбука, и с ураганом, уносящим корабли, то можете продолжать в том же духе еще десять часов, а мы тем временем будем мирно спать. Вершина была достигнута сразу, и остальное продолжается уже на одном уровне.

То же и с эротической литературой: два-три изнасилования, несколько бичеваний и противоестественных соитий — и мы перестаем удивляться и задремываем по ходу чтения.

Это потому, что сами мы от природы не эпичны и не эротичны.

Меня не раз потрясала легкость, с которой индусы переходят к душеспасительному, проповедническому тону, sursum corda,[7] тону провозвестников-редемптористов.^{42}

* * *

Что такое мысль? Явление, выдающее наличие разума (он — ее источник), и то, к чему этот источник тяготеет.

Человек западный чувствует и воспринимает таким образом, что все у него разделяется на две составляющие, реже — на три, порой, в дополнение, — на четыре. Индус делит чаше на пять или шесть частей, а то и на десять-двенадцать, на тридцать две или даже на шестьдесят четыре. У него всего невообразимо много. Он никогда не рассматривает ситуацию или предмет как сумму трех или четырех составляющих.