Порт-Судан - [13]

Остаток утра был посвящен вливаниям; вытянувшись на кровати, он наблюдал неуловимые изменения картины за синим прямоугольником окна: скользящее падение оторванного листа, зигзагообразный полет птицы меж ветвей, замедленное перемещение света. Он смотрел на эти незначительные вещи, стараясь уделить им самое пристальное внимание, смотрел, как вытекает капля по капле «Анафранил» из бутыли над головой, как блестят и плавают в ней круги. Иногда он делал записи в тетрадке, пристроенной на коленях, и тогда, если иголка капельницы была воткнута в тыльную сторону правой руки, так как вены запястья были сплошь черными и затвердевшими, казалось, что жидкий антидепрессант протекал через его авторучку прямо на бумагу. Но чаще всего он читал — до тех пор, пока сонливость не овладевала им.

Во второй половине дня приходили друзья. Я был счастлив узнать, что А. отнюдь не был покинут, из всех больных его навещали чаще всего. С теми, кто приходил к нему, он бродил по аллеям парка, всегда одетый в черное, слегка сутулясь, засунув руки в карманы, с постоянно зажженной сигаретой, иногда останавливаясь, чтобы сделать запись в маленькой книжечке; неизвестно, о чем там шла речь: о коре, или о гниющих опавших листьях, или о полете облаков и птиц, как говорил он Урии. Часто шел снег и хмурилось или ледяная дымка окутывала деревья молочной пеленой, но это не мешало ему гулять. Вечером он провожал своих посетителей до решетки, где долго стоял в неподвижности, глядя, как они удаляются по улице, ведущей к вокзалу, порой они оглядывались, и он посылал им прощальные знаки, как раньше посылал поцелуи той, что уезжала, а он бежал далеко по перрону вслед за увозившим ее поездом, или следил за ней глазами, когда по утрам она спускалась по лестнице, пока не исчезала из виду. Ожидая Урию, я хорошо рассмотрел дом, где была клиника, с окнами за синими ставнями, светящимися позади черного частокола стволов, унизанных кристаллами, дом этот походил на малый дворец в Петербурге, на крыльцо которого он шагнул звездной ночью, и не знаю, почему я так думал, разве что от привычки, которую приобрел с тех пор, как вернулся из Африки, погружаться в свои предположения, основанные на моем давнем знакомстве с ним, но я был уверен, что, когда лестница с двойным поворотом, освещенная двумя статуями-светильниками, скрипела под его шагами, мысли его устремлялись к серым глазам Анны Карениной, ожидавшей его в вестибюле под сияющими огнями большой люстры, которую давно уж заменили на неоновую лампу, — как раз напротив кабинета главного психиатра.

Но затем, после скудного ужина, подаваемого в жестяных тарелках, запиваемого водой из-под крана, начинались жуткие ночные часы, и в это время, до того как приносили снотворное в одиннадцать, А. пытался вновь овладеть словами, как прежде. Однако слова тоже покинули его, как говорил он Урии. С отроческих лет он привык жить среди них, биться с ними, по очереди хватая их за гривы, заставляя их принять выбранную им форму, или, наоборот, сам оставался побежденным, порабощенным ими; но руки его, мышцы, тело и хитрость его не натыкались больше ни на что; хватая пустоту, он запутывался в своей собственной силе, бросающей его наземь. Я преднамеренно употребляю здесь боевые метафоры, потому как уверен, что слова вполне телесны: со всей силой своих плеч, груди, бедер, с быстротой ног и рук, с нервной гибкостью щиколоток, запястий и шеи; а секс добавляет ко всему торжественность и одновременно бесконечную радость, в этом убеждаешься, борясь с ними. Это так, и пусть трус лучше воздержится. Но теперь слова не откликались на его призывы, они больше не устремлялись в бой и не принимали вызов, оставляя его в бесконечно печальном одиночестве. Написать маленькую фразу, большую, чем просто утверждение, стало для него пыткой, одурманенный, он часами сидел над девственно-чистым листом бумаги, а дрожащая рука не слушалась его, не в силах переступить точку, через которую надо было пройти; там, где раньше лился поток глаголов, как искрящийся родник, — так рассказывала Уриа, вновь прибегая к деревенским сравнениям, — в этот сверкающий источник ему раньше было достаточно лишь погрузить пальцы, чтобы вытащить за сомкнутые жабры прекрасных рыбок цвета ночи, луны или радуги, а теперь из стоячей воды дрожащие руки вылавливали лишь разложившиеся отбросы.

Его волосы выпадали горстями, — сказала мне Уриа в этом ресторанчике, за стеклами которого падает снег на тротуары Грас де Дье, как и всюду, медленное кружение белых огоньков заволакивает фасады, смягчает заостренные ветви, покрывает тротуары, где мочатся пудели, их хозяек в мехах. И как он грустно шутил, будто каждый раз из его мозга выдергивались сотни проводков, штекеров и ответвлений, пучков соединительных нервов, по которым путешествовали вместе со словами все его воспоминания и волнения: родинка на коже, хрупкие прямые плечи, цвет глаз, узкие бедра, острый сосок груди, слегка наступающие друг на друга два зуба, кончик языка между губ, вздохи и крики, кудрявые волосы на лобке, ее манера раздеваться, счастливая усталость после любви, сплетенные тела, срывающийся голос и много еще другого, того, что хранило мельчайшие тайны, несмотря ни на что, всего того, что составляет чудесную загадочность жизни и ее сверкающую глубину.