Порог дома твоего - [18]

— Ух, черт! — выругался Опара, потеряв равновесие и едва не растянувшись.

Все сбились с шага. Авдонин зычно крикнул что-то по-немецки. Подобные слова ефрейтор слышал впервые и потому их смысл до него не дошел. «Лейтенант» на время затих, словно перестал дышать. Был, наверное, момент; когда он даже приостановился, потому что вдруг резко прозвучало авдонинское «Шнель!» Слово это Опара знал, он и сам невольно прибавил в скорости. Надо же — ни с того ни с сего выдал в себе русского. Этого-то и опасался начальник заставы.

2

Царьков инстинктивно вздрогнул, услышав, как смачно, с чувством выругался шагавший впереди солдат: «Ух, черт!». Строит из себя немца, а сам, оказывается, чистейший русак. Каким же образом он здесь очутился? Полицай, что ли? А если не полицай? И почему он в немецкой армейской форме? Выдает себя за солдата вермахта? Тут что-то не то… Не то…

Нервный озноб пробирал Царькова. Там, в начале тропы, он еще ничего не подозревал. Он даже радовался, что все так удачно получилось. В завязавшемся разговоре все совпало, как говорится, тютелька в тютельку: и воинское звание, и фамилия гауптмана, к которому они направлялись. Унтер-офицер предложил временно сдать оружие. Мог ли он ослушаться? Наверное, так нужно. В глубоком тылу противника требовалось соблюдать осторожность. Логично. Он, Царьков, если и перестарался, то, пожалуй, лишь в одном: зря предъявил браунинг. Хотя как сказать! А если бы обыскали?

Но теперь, после только что случившегося, он остро почувствовал, как ему недостает этого пистолета. Крошечный, безотказный. Голыми руками не взяли бы. Сейчас же возьмут, запросто возьмут. Даже этот шалопай. Шут его знает, кто он. Может, партизан, может, переодетый красноармеец. Эта неожиданная, поначалу показавшаяся просто нелепой, мысль заставила Царькова еще раз вздрогнуть.

Больше всего на свете он опасался западни. Опасался ее и тогда, когда в Борисов, где Царьков накануне войны ухитрился жить по чужим, украденным документам, в сорок первом ворвались немцы, и он, среди ночи, брел глухими переулками в их комендатуру. А вдруг его перехватят свои — уже распространился слух, будто в городе действуют партизаны. Ничего, тогда обошлось. Да и потом все обходилось. Гитлеровцы, присмотревшись к перебежчику, отправили его в местечко Печи, где вскоре расположилось какое-то подразделение абвера, устроили в разведшколу… А тут, кажется, влип. Если эти парии и на самом деле ряженые, тогда все, тогда, считай, крышка. У Советской власти, стоит ей поглубже копнуть, претензии к нему найдутся. Его отец, кубанский кулак, в свое время порезвился. Не одного красного петуха в колхозных станицах пустил, не одного партийного активиста из обреза ухлопал. Батя работал чисто, следы заметать умел. Его раскулачили, сослали в Сибирь и только. Уже потом, года два спустя, клубочек все же размотали. Уходил папаша под конвоем из дома и чувствовал: возвращения не будет. Оттолкнул от себя милиционера, бросился к сыночку… Наставлял слезно всю жизнь помнить папашу…

Идущий впереди больше не спотыкался, ногу ставил уверенно. Вот только куда он ведет? К кому?

Завиднелись палатки — одна, другая. Кто там, в этих палатках? Царьков хорошо знал гауптмана. В лицо. Стоит только взглянуть на него, даже одним глазом, и все прояснится. Но не будет ли поздно?

Палатка, в которую их ввели, оказалась совершенно пустой. Спутник Царькова, немец, радист абвера, навытяжку встал перед унтер-офицером, ожидая, что тот скажет теперь. Царьков же думал: «Если и этот унтер-офицер такой же немец, как его солдат, тогда наверняка влипли. Тогда уж действительно крышка».

— Кто вы? — спросил унтер-офицер. — Прежде чем представить вас гауптману, нам надо ближе познакомиться. Прошу назвать свои имена, воинские звания.

Первым представился радист.

— Ганс Деффер… Ефрейтор…

— А вы?

— Царьков!

— Стало быть, вы — русский? — унтер-офицер посмотрел на него, не проявляя особого любопытства. — Ваша роль в группе?

— Курьер.

— Какие имеете документы? Что я могу доложить господину гауптману?

— Письмо от шефа.

— Прошу, — унтер-офицер шагнул к Царькову.

— Письмо личное. Мне приказано передать из рук в руки.

— Ничего… Я поступлю точно так же.

«Ходит вокруг да около, — Царьков начинал злиться. — Впрочем, письмо я ему отдам, тут уж никуда не денешься. Ну, а свои собственные документы — удостоверение личности, командировочное предписание, денежный и вещевой аттестаты — ни за что. Эти бумажки, пожалуй, мне еще пригодятся».

Он хоть и неохотно, однако протянул унтер-офицеру конверт, украшенный сургучными печатями.

— Что у вас в чемодане? — спросил унтер-офицер радиста.

— Портативная рация… Комплект сухих батарей… А еще посылка господину гауптману. Продовольственная.

— Чемодан оставите здесь, сами пойдете со мной. Посылку можете прихватить.

— Простите, — заговорил Царьков, по-прежнему терзаемый сомнениями. — Могу ли я… имею ли право узнать, кто принял от меня письмо шефа… Поскольку оно личное… И секретное. Я обязан был в крайнем случае вручить его адъютанту.

— Я и есть адъютант гауптмана, — ответил унтер-офицер, не ожидавший такого вопроса.