Порог дома твоего - [19]
Царьков живо припомнил фотографию, которую шеф показал ему на инструктаже, и тут же почувствовал, как спазм перехватил горло. Значит, и унтер-офицер подставной. Никакой он не адъютант. С тем, лицо которого запечатлела его цепкая память, ни малейшего сходства!
В палатку вошел еще один солдат, рядовой, тоже в немецкой форме. С автоматом, зажатым в руках, он встал у входа, «унтер-офицер» повел радиста к «гауптману». Царьков теперь оказался под охраной двоих. Бежать! Только бежать! Выскользнуть за эти парусиновые стеночки…
— Иван, — пристал он к своему конвоиру, — ты что же это немцам продался? Любопытно, за сколько сребреников? Шьешь ты, браток, белыми нитками. Рассчитываешь в их шкуре за натурального фрица сойти? Я ж насквозь вижу. Эх ты, оболтус! Честной жизни не захотел… Ну, ну, служи им, иуда… Угодничай, холуй несчастный!
Опара не ожидал услышать от него такие наглые, в высшей степени оскорбительные слова, хотя и понимал, что там, в лесу, выдал себя с головой. Теперь этот русский заговорил, рассчитывая получить от Опары еще одно подтверждение. Подлеца следовало бы тут же одернуть, поставить на место, однако начальник заставы ясно сказал: держать язык за зубами.
— До чего ж ты дурной, Иван, как я погляжу, — продолжал Царьков, все более наглея. — Ты напоминаешь мне ту самую птицу, что прячет под крыло свою глупую голову и думает, будто ее никто не видит. А ты свою-то башку не прячь. Господь бог крылышек тебе не дал. И немцы не дадут. На кой хрен ты им сдался! Бросят в этом же лесу, как приблудного щенка. На все твои услуги плюнут. Даже на эту, последнюю: приволок к ним в подарок советского офицера. Выслужился!
Теперь Опару так и подмывало цыкнуть на своего подопечного, слишком уж он разболтался, но приказ капитана властно удерживал. Ефрейтор только переглянулся с пограничником, пришедшим на подмогу, и вновь промолчал.
— А знаешь ли ты, дурья башка, кого стережешь? Не обозного интенданта, нет! Боевого советского офицера. Я сам сцапал этого парашютиста, сам! Он же тюха-матюха. Напарник его был попроворнее, так того пришлось отправить к праотцам. Планшетка вот на память о нем осталась, вещевой мешок и браунинг, что ты у меня взял. Эти улики я собрал, я! И второго доставил бы по назначению, если б не вы… Если б не сбили меня с толку своим «Хальт!». Да и мундирами тоже. Гляжу — немцы, ну и, понятное дело, хитрить стал. Наговорил на себя с три короба. Хочешь, могу и удостоверение свое показать. Офицерское.
Царьков извлек из нагрудного кармана книжечку в красной коленкоровой обложке, потряс ею в воздухе, но часовые не обратили на нее никакого внимания. Их глаза по-прежнему глядели на него в упор — сурово, неподкупно.
— Отпустите меня… А то, может, вместе махнем? — изменил Царьков свою тактику. Голос его теперь звучал с притворной любезностью. — Ну так как, столкуемся? Пока хватятся — далеко будем. А? Денег у меня достаточно. Ежели в пути на кого и нарвемся — откупимся. Смотрите: полный мешок. И все — наши.
Неуловимым движением он забросил руку за спину, сорвал с вещмешка завязку. Выскользнули и упали на пол несколько пачек новеньких тридцатирублевок.
— Знаете, сколько их там? Сто тысяч! Сто! И все будут ваши, все!
Он наклонялся все ниже к земле, как-то боком, сыпя содержимым своего мешка, и среди палатки росла горка денежных пачек. И тут вдруг произошло то, чего никак не ожидал видавший виды Опара: абверовский курьер в одно мгновение, подобно ящерице, юркнул под полог палатки. Его расчет был понятен: пока часовые опомнятся, — скрыться в лесу.
Добежав до орешника, он услышал за спиной частый, торопливый топот. По барабанным перепонкам трижды резануло властное, требовательное «Стой!». Подчиняться Царьков и не думал, даже когда застучал автомат. Пули шли выше, над головой.
Опаре сподручнее было бы взять его на мушку, по-снайперски, как он это делал, находясь на фронте, но тут схватка была особая и, скрепя сердце, он подчинялся требованиям начальства, строчил неприцельно, хотя и мог срезать беглеца первой же очередью.
«Они, конечно же, попытаются схватить меня, взять живым», — думал Царьков, вкладывая в свой бег все силы.
Не сбавляя скорости, с ходу вломился в низкорослый кустарник. Упругие ветки орешника больно хлестнули по щекам. С головы будто ветром сорвало пилотку. Он даже не оглянулся — все это сущие пустяки. Кустарник вскоре окончился, и, почувствовав свободу простора, он помчался еще стремительнее. Однако именно тут случилось то, чего абверовец никак не ожидал: из-за ближних деревьев в упор, точно внезапный выстрел, оглушающе громыхнуло «Стой!». Царьков вздрогнул, вгляделся и остолбенел — прямо на него двигались солдаты в зеленых фуражках, тех самых, которые, как он давно знал, носят только пограничники.
3
«Итак, первый блин комом! — распекал себя начальник заставы, направляясь к контрразведчику Хрусталеву. — И уж кто бы другой, а то — Опара! Бывалый пограничник. Лучший снайпер. На его личном счету десятки истребленных гитлеровцев. А тут сплоховал, не совладал с конспирацией. Навернулся же ему на язык этот «черт»! Вроде бы ерунда, сущий пустяк, а в итоге вон что… Побег!»
1943 год. Красная армия успешно развивала наступление в Белоруссии. Перелом в смертельной схватке двух колоссов произошел. Но у врага еще не угасла надежда на реванш.В освобожденном районе под Витебском задержан связной-власовец. При допросе выясняется, что он должен был выйти на контакт с офицерами секретного отдела 1-Ц штаба недавно разгромленной немецкой армии. Однако обычная поначалу операция по поиску и захвату уцелевших гитлеровцев неожиданно превращается в сложнейшую и опасную «дуэль» профессионалов разведки…
Автор книжки «В ловушке» Александр Севастьянович Сердюк — подполковник пограничных войск, журналист. Он часто бывает на заставах, хорошо знает жизнь границы, ее часовых. Все, о чем говорится в книжке, не вымысел. Это рассказы о событиях, действительно имевших место на границе, о бдительности и мужестве советских пограничников — зорких часовых границ нашей Родины.
«Разглашению не подлежит» - повесть о советских контрразведчиках, о людях, которые в годы Великой Отечественной войны вели борьбу с гитлеровской военной разведкой. Вдали от линии фронта, в тылу врага, даже в его разведывательных органах они самоотверженно выполняли свой долг перед Родиной. Александр Сердюк уже многие годы выступает в печати с очерками и рассказами о людях героических судеб - советских пограничниках и чекистах. Он окончил , Литературный институт имени А. М. Горького. Работа в журнале «Пограничник» позволила ему близко увидеть жизнь и службу войной в зеленых фуражках, правдиво рассказать о тех, кто несет свою трудную вахту на Балтике и Тихом океане, в снегах Заполярья и в песках Средней Азии.
В романе передаётся «магия» родного писателю Прекмурья с его прекрасной и могучей природой, древними преданиями и силами, не доступными пониманию современного человека, мучающегося от собственной неудовлетворенности и отсутствия прочных ориентиров.
Книга воспоминаний геолога Л. Г. Прожогина рассказывает о полной романтики и приключений работе геологов-поисковиков в сибирской тайге.
Впервые на русском – последний роман всемирно знаменитого «исследователя психологии души, певца человеческого отчуждения» («Вечерняя Москва»), «высшее достижение всей жизни и творчества японского мастера» («Бостон глоуб»). Однажды утром рассказчик обнаруживает, что его ноги покрылись ростками дайкона (японский белый редис). Доктор посылает его лечиться на курорт Долина ада, славящийся горячими серными источниками, и наш герой отправляется в путь на самобеглой больничной койке, словно выкатившейся с конверта пинк-флойдовского альбома «A Momentary Lapse of Reason»…
Без аннотации.В романе «Они были не одни» разоблачается антинародная политика помещиков в 30-е гг., показано пробуждение революционного сознания албанского крестьянства под влиянием коммунистической партии. В этом произведении заметно влияние Л. Н. Толстого, М. Горького.
Немецкий офицер, хладнокровный дознаватель Гестапо, манипулирующий людьми и умело дрессирующий овчарок, к моменту поражения Германии в войне решает скрыться от преследования под чужим именем и под чужой историей. Чтобы ничем себя не выдать, загоняет свой прежний опыт в самые дальние уголки памяти. И когда его душа после смерти была подвергнута переформатированию наподобие жёсткого диска – для повторного использования, – уцелевшая память досталась новому эмбриону.Эта душа, полная нечеловеческого знания о мире и людях, оказывается в заточении – сперва в утробе новой матери, потом в теле беспомощного младенца, и так до двенадцатилетнего возраста, когда Ионас (тот самый библейский Иона из чрева кита) убегает со своей овчаркой из родительского дома на поиск той стёртой послевоенной истории, той тайной биографии простого Андерсена, который оказался далеко не прост.Шарль Левински (род.
«Отныне Гернси увековечен в монументальном портрете, который, безусловно, станет классическим памятником острова». Слова эти принадлежат известному английскому прозаику Джону Фаулсу и взяты из его предисловия к книге Д. Эдвардса «Эбинизер Лe Паж», первому и единственному роману, написанному гернсийцем об острове Гернси. Среди всех островов, расположенных в проливе Ла-Манш, Гернси — второй по величине. Книга о Гернси была издана в 1981 году, спустя пять лет после смерти её автора Джералда Эдвардса, который родился и вырос на острове.Годы детства и юности послужили для Д.