Порода - [6]

— Гнать его из цеха нужно!..

Мухин внимательно следил за лицом старика. Он видел и то, как смутился старик, и то, что у него есть что рассказать, но он не решается. И секретарь не знал, как поддержать этого, всегда сурового, старика, как поговорить с ним по-простому и по-душевному.

Он подхватил последние слова:

— Вот-вот, Терентий Никитич! И мне тоже так кажется. Я давно за ним приглядываю. Какой он пролетарий!..

— Он машины не любит, — строго и внушительно сказал Карякин. — Машины он не любит, Андрюша… А еще в партейные лезет! Ты моего Алексея знаешь, Андрюша. Вот что мне Алексей пишет… — И, словно радуясь возможности поделиться, наконец, с кем-нибудь письмом сына, Терентий Никитич вынул промасленное письмо и протянул Мухину, и пока Мухин читал его, он следил за его глазами и старался угадать, на какой строчке он остановился.

— Вот видишь, какой у тебя сын, Терентий Никитич. И напрасно ты ругался с ним. Прав ведь он оказался.

Карякин сразу с'ежился и сдвинул брови, словно замкнул себя опять для Мухина. Он взял письмо, опять аккуратно сложил его и, не подавая Мухину руки, поднялся.

— Это, промежду прочим, наше семейное дело, товарищ Мухин. И вам встревать сюда нечего. Кто прав, а кто и неправ, — наше дело… Я обедать пошел, товарищ Мухин. Гудок скоро…

— Постой, Терентий Никитич, постой, мы же не договорили с тобой насчет Булкина-то! — кричал Мухин уже на лестнице.

Но старик, не слыша его, быстро шагал через двор. Он уже жалел, что пошел в ячейку и что показывал это письмо, которого все равно Мухин понять не может.

— «Прав»… Не в правоте дело тут… Совсем не в правоте, товарищ Мухин.

5

В пятницу после гудка никто не спешил домой. Помыв руки, все шли в красный уголок. Здесь нельзя было ни встать, ни сесть. Маленького Сайкина совсем-было придавили в сутолоке.

Булкин тоже пришел и сидел неподалеку от председателя, поглядывая на рабочих с подчеркнутым безразличием, хотя безразличие это было напускным и чувствовал себя Булкин очень тревожно. Он был уверен, что жалобу на него подал старик Карякин, и еще утром он подошел к Терентию Никитичу и зло сказал ему:

— Это что же, товарищ Карякин? Ты, может, деньги за это получаешь?.. Чтоб зазвать, напоить, все выведать, а потом донести… С пьяного человека что возьмешь! Ну, ладно, Карякин, мы еще с тобой посчитаемся.

Терентий Никитич ничего не ответил ему. Он только слишком сильно запустил резец и, заметив оплошность, матерно выругался.

Митинг открыл Андрюша Мухин. Он внимательно оглядел собрание, слегка задержался взглядом на Карякине, стоявшем у стены, прислушался к шуму машин в цехе, словно хотел убедиться, работает ли вечерняя смена.

— Товарищи! — сказал Мухин. — Поступило заявление от лысовских коммунаров, что гражданин села Лысова, он же рабочий-токарь нашего цеха, Андрей Булкин вел агитацию в деревне против коллективов, а также смущал крестьянство, чтоб не везти красный обоз, не сдавать хлеба государству. — Мухин передохнул, посмотрел, какое впечатление произвели его слова на рабочих, и продолжал: — Кроме того, конечно, Андрей Булкин имел батрака, которого подвергал эксплоатации и не выплатил денег. Товарищи, Андрей Булкин якшался, конечно, со всеми кулацкими слоями деревни. И он привлекается за контрреволюционную агитацию по статье пятьдесят восьмой прокурором. Товарищи! Андрей Булкин — наш цеховый рабочий. Можем ли мы терпеть в своем цехе такую контрреволюцию, товарищи? Можем ли мы, чтоб под нашим же боком враги подымали голову? Товарищи! — совсем уже кричал Мухин. — Надо руки отшибать тем, кто мешает нам строить наше рабочее дело! Товарищи рабочие!..

Андрюша долго еще говорил и о классовой борьбе, и о трудностях, и о том, какой вредный гад Андрей Булкин.

Когда он окончил, у него дрожали руки, и даже слезы навернулись на глаза. Теперь после своей речи, он был уже окончательно убежден, что Булкина надо немедленно гнать из цеха.

В уголке наступило тяжелое молчание. Булкин ожесточенно теребил бородку и густо посапывал широким рябым носом.

— Пущай сам Булкин скажет. Нельзя так человека без проверки хаять, — раздался в тишине от двери голос бригадира Старикова.

Булкин вскочил с места более быстро, чем от него можно было ожидать. Густой его голос тяжело повис в уголке.

Круглыми глазами тревожно ощупывал он каждого рабочего и, ни в ком не находя сочувствия, беспокойно жаловался цеху:

— Не виноват я!.. Ни в чем не виноват!.. Все произошло на личной почве… между мной и Терентием Карякиным. Сам же он зазвал меня к себе и напоил. А спьяну всякий может сболтнуть лишнего. Он вот действительно на власть жаловался. А я, граждане, не шел против обоза, богом клянусь, не шел. И хлеба пятнадцать пудов сдал, а остальные для семьи оставил. Всем есть надо. И против коллективов не шел. Сам хотел коллектив организовать — не разрешили. Да что это такое, граждане? Я же сам в партию подавал — не приняли же меня. А теперь такое возводят!.. Нечего старика слушать! Карякин еще не такого наговорит!

Терентий Никитич сумрачно стоял, вобрав голову в плечи. Совсем опозорили старика. И как он теперь перед рабочими будет? И как Алексей на него посмотрит? Пьянствовал с кулаком, с Булкиным. И никто же не поверит ему, что он выгнал его. Да если и выгнал — скажут: чего промеж пьяных не бывает? Он хотел даже уйти из уголка, но резкий, неприятный голос бригадира Старикова задержал его.