Порочный треугольник - [42]

— Не умирай, — шепчет она.

Внезапно свет меркнет и тут же взрывается ослепительной вспышкой перед глазами, резкая обжигающая боль в плече разрывает все чувства и мысли, презрительный голос гремит прямо над ухом:

— Не отвлекайся, тварь!

Что это? Ева с трудом поворачивает голову, стараясь увидеть хоть что-нибудь ослеплённым болью взглядом. Перед ней пышущее безумием лицо, в глазах горит бесконтрольный огонь сумасшедшей ярости и похоти, лихорадочно-довольная надменная ухмылка. Плечо горит и пульсирует, из-под прорезанного платья сочится кровь, быстро расползается фиолетовым пятном по голубой ткани.

— Это тебе за брата, сучка! — слышится разъяренное рычание в угасающем сознании и, под противный треск разрываемой ткани платья, оно окончательно меркнет, погружается в густую темноту бесчувственного забытья.

— Ева!.. — едва слышался чей-то голос на грани сознания. Пронизывая тело, постепенно возвращалась боль. — Ева, открой глаза! — это Тимор, точно его голос, такой непривычно напуганный и взволнованный.

Девушка болезненно поморщилась, приходя в себя, попыталась приоткрыть глаза. В голове противно гудело, в ушах стучало собственное сердце, вокруг было темно, и только непрерывный шум дождя возвещал, что забвение всё-таки отступило.

— Ева! — снова долгожданный, любимый голос, такой близкий и родной, но такой невыносимо громкий. — Слава Богу, ты очнулась!

Вместе с возвращающимся ощущением реальности, девушка начала чувствовать своё тело: ноги замерзли на ледяном полу, что-то тёплое и мокрое под спиной — наверное, колени Тимора. По коже побежали мурашки — нежные руки аккуратно сжимают её тело, промокшая рубашка мужчины липнет к щеке, за ней часто и громко бьётся сердце в его груди, а на другой щеке холодящий ветерок неровного дыхания. Глаза быстро привыкли к темноте, в полумраке стал различим силуэт, склонившегося над её лицом спутника — он такой близкий, такой дорогой, такой нужный. Ева с трудом приподняла руку, положила её на грудь любимого.

— Я вспомнила, — прошептала она еле слышно, и неудержимые слёзы быстро покатились по бледным щекам.

Мужчина крепче прижал к себе мокрое от дождя и крови дрожащее тело возлюбленной, коснулся губами её лба, вздохнул тяжело, нервно, но всё же, облегченно.

— Она умерла, да? — сквозь слёзы отрывисто и горько спросила Ева. Не дожидаясь ответа, уткнулась лицом в горячую мужскую грудь, изредка всхлипывая и часто вздыхая от недостатка воздуха.

Тимор не ответил, лишь прижал ещё крепче, не зная, как помочь, как утешить, оградить от всей скорби и боли, свалившихся сейчас на её голову тяжёлых, но таких необходимых воспоминаниях.

19. Последние грёзы

В монастыре уставших, обессиливших путников встретила встревоженная настоятельница. Она сбивчиво рассказала, что никто из участников дневного обманного манёвра так и не вернулся. Не сложно было предположить, что все они, скорее всего, мертвы, так же, как и Катрин.

— Так вот чем занят наш автор, — вздохнул печально и гневно Тимор, под руку заводя в комнату Еву, которая всю дорогу уверенно утверждала, что может идти сама, отчаянно сопротивлялась, не давая взять себя на руки, а сама поминутно спотыкалась и висла на его локте. Было понятно, что она жалела спутника, волновалась о его ранах, но почему-то совсем не хотела признавать это первопричиной своего упрямства.

Девушке хотелось скорее рухнуть на кровать и насладиться долгожданным минутным покоем, но отдых был сейчас непозволительной роскошью. Попросив монахинь о помощи, она взялась ухаживать за израненным возлюбленным. Кровь давно перестала сочиться из его ран и только влажные от дождя повязки не давали ей запечься. Мелкие царапины и порезы уже затянулись. Ева вспомнила, что на её волке всё всегда заживало быстро, от этого на сердце стало спокойнее. Сейчас его жизни ничто не угрожало. Пройдёт немного времени, и лишь несколько рубцов будут напоминать о недавнем сражении. А шрамы, как известно — украшение мужчины.

— Думаешь, автор занят описанием убийств? — поёжившись от страха и отвращения, спросила Ева, когда с обработкой ран было покончено, и сёстры оставили их с Тимором наедине.

— Думаю, да, — вздохнул мужчина задумчиво и даже как-то обреченно. — Это объясняет, почему мы так спокойно добрались до убежища. Там время идёт куда медленнее. Обычно.

— Обычно? — не поняла девушка.

— Сложно разобрать, как разнятся потоки времени наших миров… Ведь ты могла управлять всем этим миром, как тебе вздумается одним только взмахом пера. А сейчас ты здесь и время может странно искажаться. Наверное, где-то оно идёт быстрее, где-то — медленнее. Могут пролететь годы, а герои не состарятся и не повзрослеют ни на день. А в твоём мире, возможно, пройдёт лишь несколько недель, — Тимор снова вздохнул. — Пока автор описывает свои зверские мысли, мы можем менять ход событий вокруг, но как новый писатель видит это и видит ли вообще, я не знаю. В любом случае, как бы ни шло время, не думаю, что у нас его много.

— Значит, — Ева крепилась, но голос предательски дрожал, — мне уже нужно уходить?

— Тебе просто опасно задерживаться, милая, — мужчина сел рядом с ней, нежно обнял за плечи. Она тихо вздохнула, собираясь с силами, чтобы не заплакать, прижавшись к плечу возлюбленного.