Порочный круг - [151]

После детального разбора последних семи дней моей жизни и признаний — чистосердечных, но дозированных: ни слова больше, чем необходимо, — Филдс выключил магнитофон, достал кассету, аккуратно надписал и спрятал в карман. Баскиат шагнула к двери и громко постучала. Когда в замочной скважине заскрипел ключ, она повернулась ко мне.

— Вам что-нибудь нужно? — поинтересовалась она.

— Мой тинвистл, если его, конечно, не потеряли. Он должен быть с вещами, изъятыми у меня во время первого ареста.

Сделав недовольное лицо, Баскиат пожала плечами.

— Из-за происшествия в больнице ваши вещи мы даже зарегистрировать не успели, поэтому вистл скорее всего здесь, вместе с одеждой. Только где именно? Искать у меня нет времени; людей, которым можно было бы это поручить — тоже.

— Ничего страшного, обойдусь. Спасибо вам за все, детектив-сержант!

— И за то, что во время первой встречи посадила на задницу? Всегда пожалуйста, Кастор! Ну, всего хорошего!

Баскиат вышла из камеры, Филдс — следом, словно тяжелая баржа за буксиром. Я прислушивался сначала к их шагам, удаляющимся по коридору, затем к скрипу раздвижной двери тюремного блока.

Убедившись, что они ушли и обратно не вернутся, я наклонился и запустил правую руку в носок. Нащупать маленький светлый локон не составило ни малейшего труда: он ужасно щекотал с тех самых пор, как я его туда положил. Случилось это, когда в церкви святого Михаила засвистели пули. Сатанисты и крестоносцы Гвиллема рубились не на шутку, а я, упав под скамью, решил: медальону и локону Эбби самое время расстаться. Пустой медальон пригодился бы мне для гипноза. Раскачивая миленькое блестящее сердечко, словно маятник, я вводил бы наивных простаков в транс, а потом тихонько делал свое дело.

Неожиданная контратака Гвиллема лишь подтвердила правильность моего решения. Конечно, мне повезло, что перед уходом он не открыл медальон: наверное, спугнули приближающиеся сирены.

Как я уже говорил, свои маленькие эстрадные номера мне удобнее всего исполнять на вистле. Однако вистл — это всего лишь хороший канал; сама музыка живет в душе, и при необходимости я могу найти ей другой выход. Особенно если имею дело с уже знакомым призраком.

Присев на краешек койки, я начал насвистывать мелодию, ассоциирующуюся в моем сознании с образом Эбби: сперва очень тихо, но потом дал звукам свободу и постепенно набрал оптимальную громкость. Парень из соседней камеры протестующе завопил, но он находился вне узкого круга реальности, который образовывал я вместе с мелодией, поэтому оскорбления воспринимались как шумовой мусор, не проникающий за мои внутренние барьеры.

Призрак Эбби сгущался прямо передо мной, метрах в полутора от земли. Сначала очень медленно и неуверенно, будто мираж или эффект, создаваемый светом, падающим под определенным углом. Пожалуй, неудивительно: при жизни, да и после смерти девочке досталось столько злоключений, что лишний раз показываться людям не хотелось. Она увидела меня, и нежелание усилилось: Эбби сопротивлялась моему зову, практически растворялась в воздухе, но затем появлялась вновь, все ярче и четче, по мере того, как мое сознание дополняло ее образ, завязывая новые узлы вокруг духа.

— Отпусти меня! — закричала Эбби тоненьким голоском, доносившимся словно из дальней дали. — Отпусти!

Перестав свистеть, я пару минут приводил в порядок дыхание. Наверное, мелодия Эбби была самой сложной из всех, что я когда-либо играл, за исключением, пожалуй, одной — но в тот момент думать о Рафи совершенно не хотелось.

— Эбби, именно это я и собираюсь сделать, — заверил я. — Но сначала ты должна узнать, как погиб твой папа. Ты ведь не все видела… Эбби, я хочу, чтобы ты поняла!

Девочка напряженно смотрела на меня, вызывающе сжимая призрачные кулачки. Я рассказал, чем закончилась перестрелка в «Золотом пламени» и как Деннис Пис погиб, защищая ее от монстра-отчима. Вряд ли она мне поверила… Конечно, ведь во время двух последних встреч Эбби видела меня рядом с Фанке, при обстоятельствах, которые ничего, кроме отвращения, не вызывали.

Я объяснил, что произошло в церкви и почему сунул руку в огонь. В доказательство я продемонстрировал ей обожженные пальцы, и, по-моему, тогда девочка поверила. По крайней мере, забыв о страхе и ненависти, она горевала о погибшем отце с сухими глазами: плакать призраки не могут. Все их слезы — чистой воды симуляция, ведь влагу их тела не вырабатывают.

— Надеюсь, вы с папой еще встретитесь! — проговорил я, не зная, как утешить девочку. — Если после жизни и смерти что-то есть, он обязательно тебя отыщет, ни перед чем не остановится!

Эбби не ответила. Повернувшись медленно, словно против ветра, который не дано чувствовать живым, она разглядывала мою крохотную камеру. Это была не первая тюрьма, что она видела, но, очень надеюсь, последняя.

Я снова засвистел, но на этот раз старался не призвать и не изгнать, а освободить. Я подбирал ноты, которые отделили бы Эбби от локона и позволили отправиться куда захочет, не опасаясь разных Фанке и Гвиллемов, что плодятся в грязной дыре, зовущейся миром людей.

Но Эбби не уходила. Думаю, бедняжка просто не знала, куда идти; не знала, где ей будет тепло, уютно и безопасно. Единственный человек, который любил ее и пытался сделать счастливой, умер. Она могла вернуться в «Золотое пламя» и ждать отца там, но неизвестно, воскреснет Деннис или нет, а если воскреснет, то в каком именно месте. В общем, ставка рискованная, хотя, боюсь, других у бедняжки не осталось.